Флегонт, впитывавший каждое произносимое Лениным и его сторонниками слово, откровенно радовался победе. Сидя позади делегатов на местах, отведенных гостям, он отбил ладони, аплодируя тем, кто выступал за Владимира Ильича.
Вокруг Ленина к тому времени, как выражались некоторые делегаты, образовалось компактное большинство, равно как и вокруг Мартова — столь же компактное меньшинство.
Еще резче эти две группы определились при выборе Центрального Комитета партии.
Мартов, уже зная, что ни один из кандидатов, предлагаемых им из числа шатающихся вкось и вкривь членов партии, не пройдет, правдами и неправдами добился того, что меньшинство отказалось принимать участие в голосовании кандидатов в члены Центрального Комитета.
Большинство избрало членами ЦК людей, которых Флегонт знал лично и понимал, что они способны работать в самых тяжелых условиях русского подполья. Хотя на съезде из конспиративных соображений был назван только один из избранных членов ЦК, несколько позже Флегонт узнал, что в составе ЦК и руководитель Юго-восточного транспортного бюро Глеб Кржижановский.
Неизвестно, кто из делегатов после выборов в ЦК и в Совет партии пустил в оборот слова «большевики» и «меньшевики». С той поры они прочно вошли в историю: первое как символ твердости и целеустремленности, второе как символ отступничества и предательства.
…В конце заседания, когда были решены последние и важные организационные проблемы, Флегонт подошел к Крупской.
— А раскол-то, пожалуй, уже есть, Надежда Константиновна, — сказал он.
— Но есть то, что много, много важнее, Флегонт Лукич, — вмешался в разговор стоявший рядом Ленин. — Есть партия.
Глава двенадцатая
Прошел еще год, и в Двориках узнали, что невесть с чего началась война, та самая маленькая, победоносная война, которая «грезилась так сладко бесценному Ники».
Верные своей вероломной стратегии, «внуки неба» под командой адмирала Того, презирая такие пустяки, как формальное объявление военных действий, напали на русский флот, обстреляли Порт: Артур, а через два дня объявили России войну.
Началась она в самое подходящее время: народ бунтовал тайно и явно; бунтовали рабочие и мужики, начала бунтовать интеллигенция.
Пироговский съезд врачей, вместо того чтобы обсуждать медицинские проблемы, занялся конституцией. Съезд разогнали, а чтобы господа врачи не могли услышать резолюций, трактующих о конституции, пришлось поставить под окнами четыре военных оркестра. Деятели технического и профессионального образования, уклонившись от подлежащих обсуждению вопросов, решали вопрос о том, как бы укоротить власть Николая Второго.
Нелегальное студенческое собрание в Одессе послало приветствие Российской социал-демократической партии… Харьковские студенты напали на Союз Михаила Архангела.
Охранка сообщала о новых типографиях «Искры», обнаруживаемых то там, то здесь… Арестовали, сослали в Сибирь сотню социал-демократов Тифлиса, но через час после ареста появилась листовка от имени нового Тифлисского комитета партии.
Эсеры стреляли в кавказского наместника князя Голицына, в белостокского полицмейстера Метленко; фон Плеве получил от боевой организации эсеров четвертый смертный приговор.
«Теперь, — мечталось Николаю, — бесчинства черни прекратятся. Заводам даны военные заказы, рабочим будет не до стачек. Мужиков — на фронт, и они тоже успокоятся. А с прочими изменниками поступят согласно законам военного времени: вешать и стрелять».
Манифестации следовали одна за другой: фон Плеве не щадил казны для подкупа верноподданных голодранцев, представлявших на манифестациях народные массы. Звонили колокола, попы служили молебны о даровании победы. Наместнику на Дальнем Востоке вагонами отправляли иконы Серафима Саровского. Офицеры ехали на войну, как на увеселительную прогулку.
Николая от радости била нервная трясучка. Наконец-то он отделался от возмутительного Витте! Наконец-то дорвался до войны.
Не помня себя от счастья, он подписал манифест о войне с Японией, в котором что ни слово, то отъявленное вранье — и насчет «забот о сохранении дорогому сердцу нашему мира», и об «усилиях для обеспечения спокойствия на Дальнем Востоке»… О миллиардных барышах, ожидаемых Ники, в манифесте упомянуто не было.
Он был счастлив. Он был вдвойне счастлив! Сбылась одна заветная мечта, и через шесть месяцев сбудется другая: душка Аликс в положении, и на этот раз сыну непременно быть — такова милость божия, ниспосланная свыше, и такова сила источника угодника Серафима.