И, сплюнув через губу под хвост кобыле, сказал:
— Обратно учительшу взял.
— Так, — сказал старик и мотнул на темневший дом, — вон она и училища, дай, господи, здоровья Кабанову, крышу важнеющую поставил... Так-то, Михайла, к сыну пошел: «Примешь али нет?» А он: «Иди, откеда пришел».
— Ну ды так ноне: старые на вынос, — никакого антиресу кормить, доведись хочь до тебя.
Михайло поправил кнутовищем сбившуюся на репицу шлею и стал обивать концом присохший к кобыльим ногам навоз.
— На энтой неделе поеду к приказчику, хочу снять Мокрый Кут.
— Энто к лесу?
— Ну да; там более полдесятины не будет, хочь растянись, а цену грабят.
— Грабители, икон-масло.
— Сосуны.
«Они разговаривают, как будто я — кладь или меня нету совсем».
Галина была рада, — перестало так мучительно вытрясать душу, и сидела, все так же держась за грядку.
Одиноко тянулась улица с пробитой колеей. Среди мокроты темнел общественный колодец, и около колоды неподвижно белели гуси, а из-за изб выглядывали церковные главки.
И опять, подчиняясь, как во всю дорогу, какому-то однообразно-подавляющему, не испытанному раньше порядку, который сливался с молчанием, одиночеством и этим всюду разлитым нерешенным вопросом, Галина сидела, дожидаясь и ничего не говоря своему вознице.
— Так-то, — сказал Михайло и тронул кобылу, — надысь картуз себе новый купил.
— Так, так, — сказал старик, снимая руку с грядки, — с богом, икон-масло... Вона и училища.
Подъехали к крыльцу.
Михайло слез.
— Эй, Кривой, слышь, учительшу привез, слышь, что ль!
И постучал кнутовищем по подоконнику.
Училище пустынно смотрело отворенными окнами. Виднелись обтертые, оббитые парты, голые стены.
Где-то в пустой глубине послышался кашель, шаркающие тяжелые шаги. У колодца загоготали гуси.
На крыльцо вышел сутулый, как будто горбатый, но горба не было, человек, с тяжелым квадратным подбородком в сизой щетине, с мертвым бельмом. Мельком глянул на приехавшую одним глазом, тяжело спустился по заскрипевшим ступеням, вытащил из телеги корзину, узел, саквояж и молча, не сказав ни слова, понес, прихватив под мышки, растопырив руки и еще больше ссутулившись, в училище.
Михайло облаживал что-то у хомута.
Галина посидела еще в телеге, боясь вставать, — так занемели ноги, и вдруг почувствовала себя такой одинокой, заброшенной, никому не нужной.
«Господи, как в лесу!..»
И вспомнила унылые вырубки.
«И лесу-то нет...»
Разом пересилила себя, спрыгнула на землю и пошла в училище.
Тут был неуют. Большой класс, закоптелый потолок, замызганные парты; доска, сквозившая щелью, а позади засиженная мухами карта полушарий на бревенчатой стене, и длинно протянувшаяся Америка особенно говорила о чем-то скучном.
Галина прошла в свою комнату. Комната была узенькая, с высоким потемнелым потолком. Из окна уходила все та же, единственная улица, белели возле колодца гуси, из-за темного порядка изб выглядывала церковка.
Галина села на перевитую веревками корзину посреди комнаты, поставила локти на колени и оперлась подбородком на руки.
Так не хотелось уезжать из города, отрываться от друзей, от милой молодежи, с которой срослась за гимназическую жизнь, от книг, от театров, от товарок, которые пошли на курсы.
Никогда и в мыслях не бывало, что придется возиться с сопляками, скучно долбить с ними азы. Да и как она их учить будет? Ни сноровки, ни опыта, ни желания.
В пустой комнате странно прозвучал чей-то знакомый и незнакомый голос:
— Жить-то надо?!
Это ее голос, пустынно отдаваясь, прозвучал.
Резким движением она поднялась, смахнула с лица паутину и стала возиться с крепким, как камень, веревочным узлом на корзине.
Стуча и шаркая сапогами, пролез в двери горбатый без горба, втаскивая белый тесовый стол. Он поставил его у окна, подвигал, чтобы плотно стали ножки, и, сбычившись, посмотрел одним глазом на возившуюся с тугим узлом Галину, отстранил и молча, как будто вес уже было переговорено и все было известно, стал раздергивать узел зубами, мотая головой. Да и в самом деле, ведь все было известно, и уже тянулась скука, которая где-то терялась в темном ряде месяцев, быть может, годов одинаковой и одинокой жизни.
Галина с азартом стала приводить в порядок комнатку. Прибила, примеряя, где лучше, открытки, фотографии, разложила книги на столе и на крохотной этажерочке безделушки, дорогие по прежней жизни.