— Де-едка!.. де-едко!.. де-едко!..
Глотая неудержимо катившиеся из глаз слезы и соленые бившие в лицо брызги, он изо всех сил навалился на руль. Лодка дрогнула, накренилась, с разбега круто повернулась, описав круг, и, как бы призадумавшись, стала против ветра. Парус ослабел и стал отчаянно болтаться и полоскать. Андрейка, все так же неудержимо рыдая, положил руль совсем на борт: лодка повернулась еще больше, ветер мгновенно наполнил с другой стороны туго выпятившийся парус, лодка рванулась и, все больше и больше черпая бортами и с каждой секундой оседая, понеслась от берега назад в море, туда, откуда, толпясь, шумя и .разбиваясь, грозно шли волны и где беспомощно виднелась, то скрываясь, то опять показываясь, голова...
— Де-едко!.. де-едко!.. де-едко!..
ВОРОБЬИНАЯ НОЧЬ
За далеким лугом только что проснулась узенькая красная полоска зари. В синеватом сумраке все больше светлела широкая река.
У самого берега подымалась гора; по горе лепились домики; наверху белела церковь. Под горой у берега чернели паром и лодки. А на берегу, возле парома, стоял маленький дощатый домик.
В комнате, на полу, на полсть спал паромщик Кирилл, бородатый черный мужик, а в углу на соломе свернулся калачиком мальчик лет десяти, Вася, подручный Кирилла, придвинув к подбородку колени.
По извилистой пыльной дороге с горы спускались две подводы, и лошади упирались, сдерживая накатывавшиеся повозки. На подводах были высоко наставлены большие решетчатые ящики, а в них тесно сидели гуси, куры, утки, покачивались, беспокойно вертели головами, поклевывали друг друга и на толчках испуганно вскрикивали и начинали беспорядочный птичий разговор:
«Куда нас везут?.. Ой, как тесно!.. Ну, не клюй меня. Ах, сколько воды, вот бы поплавать, поплескаться, вдоволь напиться... Как бы это выскочить отсюда...» — и просовывали головы сквозь решетки.
Но решетки были узкие и выскочить нельзя.
С передней подводы соскочил высокий парень, заправил вожжи под сиденье, крикнул на лошадей, которые, прижав уши, стали было кусаться: «Но-о, балуй!..» и пошел к домику, похлопывая кнутом по пыльным сапогам.
В домике было тихо.
— Эй, кто там!.. Паромщик, переправа! — и постучал кнутовищем в темное оконце.
Никто не откликнулся.
С другой подводы прошамкал старик:
— Спят, видно, не слышат. Грохни-ка в дверь.
Парень подошел к двери и загремел кольцом.
— Слышь, что ль! Давай переправу.
Кирилл поднял черную лохматую голову:
— Эй, Васька, слышь, ступай, перевези, — и лег.
Мальчик вскочил, потер глаза, потянулся и опять упал на солому — мучительно хотелось спать.
— Ты чего же вылеживаешься? Ждут, — сказал Кирилл, не поднимая головы.
Мальчик опять вскочил, поддернул штанишки, снял со стены ключ и без шапки, босиком вышел.
За лугом сквозь легкие тучки краснелась заря, отражаясь в реке. Над водой курился легкий пар.
Мальчика передернуло от утренней свежести, и он побежал к парому, шлепая по мокрому песку босыми ногами; нагнулся и стал ключом отмыкать цепь, которою на ночь примыкался паром.
Сзади захрустел мокрый песок под колесами и копытами — подводы подъехали к парому.
— Кто же паром погонит?
Мальчик поднял голову: над ним стоял длинный, как жердь, парень и смотрел одним глазом, другой был затянут бельмом, а в ухе блестела серьга. Подводы стояли одна за другой.
— Я.
— Куда тебе... От земли не видать, что ж старшой не идет?
— Я могу, гоняю, а вы, дяденька, поможете...
— То-то, поможете.
Парень сердито дернул лошадей, и они, топоча по доскам и косясь на воду, ввезли подводу на паром. Другой подводчик ввел вторую пару лошадей. Вася глянул на него испуганно и не мог оторваться: у него не закрывались губы, старческий пустой рот чернел, и сбоку из-под клочковатых седых усов выглядывал желтый клык.
«Это — разбойники!..» — подумал мальчик и стал торопливо отвязывать от столба конец веревки.
Парень взял шест и, напружившись, оттолкнул паром от берега. Мальчик ухватился за канат, уходивший в воду, и стал тянуть. Стали тянуть парень и старик. Паром повернулся носом и быстро пошел наискось к другому берегу, оставляя за собой на светлой воде убегающий след.