Павел Михайлович (смеется). Не даются. Вот какие нахальные лица! Человек в командировку приехал их причесывать, а они не хотят. А говоря по делу, что же вы любите?
Майя. Танцы.
Павел Михайлович. Что-о?!
Майя (испуганно). Вы не сердитесь, я говорю — танцы люблю.
Павел Михайлович. Вот наказание!
Майя. Почему?
Павел Михайлович. У меня дочурка дни и ночи прыгает.
Майя. И не мешайте. Мне помешали и сделали несчастной.
Павел Михайлович. Но танцы все-таки не дело.
Майя. Сама природа научила человека прежде всего выразиться в танце. Еще до того как человек научился говорить, он умел плясать. Я способна бесконечно говорить на эту тему. Вы не любите танцевать?
Павел Михайлович. Странный вопрос вы задаете партийному работнику.
Майя. А партийную работу вы любите?
Павел Михайлович. Люблю, представьте себе.
Майя. За что же вы сердитесь? Я серьезно говорю.
Павел Михайлович. А я серьезно отвечаю. Меня великий Киров учил любить партийную работу и послал простым инструктором в райком Васильевского острова… кстати, с большой неохотой с моей стороны.
Майя. Но партийная работа — это не профессия.
Павел Михайлович. Для Ленина была профессией.
Майя. Простите, это, должно быть, стыдно, что я сказала. Ленин… Вы его помните, видели?
Павел Михайлович. Нет.
Майя. Вы любили Сергея Мироновича?
Павел Михайлович. Знали бы вы, как он любил нас… людей.
Майя. Вот я пришла… и удивительно… так свободно разговариваю. Странно, я совсем вас не боюсь.
Павел Михайлович. Да отчего же вам меня бояться?
Майя. Но должен быть… этот… трепет.
Павел Михайлович. Ау вас его нету?
Майя. Ни капли. И все-таки вы меня поразили!
Павел Михайлович. Не тем ли уж, что сказал, что партийную работу люблю?
Майя. Не тем, что сказали, а тем, что вы ее действительно любите.
Павел Михайлович. Ого! Как же вы это узнали?
Майя. А у вас глаза не пустые. Иной раз человек говорит тебе о партии, а в глазах одна беспартийность.
Павел Михайлович (юмор). А разве в глазах беспартийность бывает?
Майя. Бывает.
Павел Михайлович. Какая же она?
Майя. Унылая.
Павел Михайлович. Э-э, вот и не точно. А ежели партийный работник от природы унылый… или, скажем, печенка болит… то что же, бить его, пока веселым не сделается?
Майя. Беспартийность — это полнейшее равнодушие ко всему на свете, кроме собственной персоны. А оно всегда в глазах.
Павел Михайлович. Это, пожалуй, верно. Когда в Ленинград уезжаете?
Майя. Должно быть, скоро.
Павел Михайлович. Я к вам дочурку пришлю.
Майя. Сколько лет ей?
Павел Михайлович. Шестнадцатый.
Майя. Поладим.
Павел Михайлович. Да уж… видно. (Протянул ей руку.)
Майя. До свиданья. Мне таким вас и описывали.
Павел Михайлович. Кто? Не секрет?
Майя. Моя подруга — Клара. Прекрасная девушка… хоть и со странностями. (Уходит.)
Павел Михайлович. Очень уж непосредственная, но не простодушна, не наивна. Она умнее своей непосредственности… Светлое впечатление остается. А ведь светлый человек должен быть непосредственным, ясным, умным. Понимаю Суходолова: «…как песня!» Значит, у него еще сохранился юный светлый дух. Но как я мог поддаться этим двум диким бабам! «Преступление», «разврат». Вот тебе и пережитки… да какие! Дононов тоже… А что Дононов? Мещанин. (Берет со стола объемистую папку.) Дело… персональное… Дело, возбраняющее песню. В архив! В архив!
В номере старинной гостиницы. Днем. Дождливо. Армандо, официант.
Армандо. Шура, я тебя умоляю, один последний графин.
Официант. А я вас прошу о другом — не звоните, не поможет.
Армандо. Ты же сам отнес письмо товарищу Суходолову. Суходолов заплатит.
Официант. Кто? Он? Никогда. И не ждите. Не придет. Письма в руки брать не хотел.
Армандо. Однако спросил, как я себя чувствую.
Официант. Ничего подобного. Одно слово сказал: «Пьет?» Я ответил: «Да». Хватит, ничего не дам.