Николай (с жаром). Владимир Ильич, дорогой, если бы вы знали, сколько насмешек несется в наш адрес! Мы очень многим людям действуем на нервы. А пожаловаться вроде неловко… вот разве вам, и то мысленно.
Ленин (так же). А жаловаться никому не надо. Ни Ленину… ни секретарю райкома. Сами стойте за себя. Когда в нас летели камни, мы никуда не ходили жаловаться… это жалко и противно. Какие же вы политические борцы?
Николай (удивленно). Простая вещь. Мне в голову как-то и не приходило. Мы привыкли жить под крылышком…
Ленин. Вот именно, под крылышком… А вы сами докажите… чтобы вас люди уважали без указаний свыше.
Николай (восторженно). Как это все правильно… и как много политики в жизни!
Ленин (с улыбкой). А как вы думали, юноша? Это ведь только одним дурачкам кажется, что они могут жить вне политики.
Николай. Вы с Доном Карлосом, конечно, незнакомы?
Ленин (веселясь). Ну еще бы… сей принц испанский жил в каком-то отдаленном столетии. А что?
Николай. Какой там принц… Наш заводской парнишка, но — мусорная личность.
Ленин. Почему же так уж… мусорная.
Николай. Неравнодушен к выпивке. Срывается на непозволительные выходки. Недавно вымазал жженой пробкой своего друга… пока тот спал.
Ленин (по-прежнему весело). Пока спал?
Николай (не замечая юмора в реплике). Под черного негра… а тот не разгадал и через весь наш город ехал на работу с невинным видом. Представляете?
Ленин (охотно). Представляю. (Смеется.) Как еще представляю. (Смеется.) Не разгадал. Тяжелая история.
Николай. Вот вы смеетесь. И мне было смешно. А ведь на этой почве вырастает хулиганство.
Ленин. Хулиганство вырастает на почве тупого, биологического анархизма. Это другое. И если уж советоваться с Лениным, то надо помнить, что он никогда не предлагал сухих, унылых, мещанских правил поведения. Заботьтесь вы о том, чтобы не обижать друг друга, не принижать, не подавлять. Вот самое высокое правило поведения.
Николай (забывая о воображаемом собеседнике). Как же мне быть с Ланцовым?
Ленин. Не знаю.
Николай. И я не знаю.
Ленин. И никто не знает. (С горячностью и увлечением.) И в этом весь гвоздь коммунистичности… (Утрачивая прямое общение с Николаем.) Коммунизма никто не видел, и подражать нам нечему. И создавать отношения друг с другом, отношения действительно новые, действительно высокие, и не пустыми фразами, а в поступках — это и есть постройка коммунистических характеров. И пусть будут насмешки и брюзжание, даже ненависть. Мы не боялись никогда и теперь не испугаемся. (Прямо Николаю.) Примерно сто лет тому назад в России был лишь один человек, который размышлял о том же самом, о чем размышляете вы. И человека того звали Николаем Чернышевским…
Пауза. Музыка как бы взрывом… Ленин медленно уходит.
Николай (в тишине). И я прощаюсь с моим Лениным… и многие меня поймут…
«…день отошел,
постепенно стемнев.
Двое в комнате.
Я
и Ленин фотографией
на белой стене».
Занавес
Действие третье
Декорация первой картины первого действия.
Серафима читает газету. Глубокая заинтересованность. Вздыхает. Вздохи сопровождаются полушепотом: «О господи!» Одновременно прислушивается и оглядывается в сторону дверей дома. Оттуда выходит Николай.
Николай. Что тут у вас происходит?
Серафима. Николай… как вас там по отчеству не знаю… либо говорите со мной по-человечески, либо убирайтесь.
Николай. Разве я не по-человечески? Возможно… Тогда простите. Что тут происходит?
Серафима. Что такое? Я не знаю.
Николай. Мастер какой-то… страшный.
Серафима. Разве?.. С ним это бывает. Характерный. А к кому пришли, к мастеру или к его дочке?
Николай (срываясь на неприязненность). Я пришел к людям, а люди нелюдимые.
Серафима (наслаждаясь). Ах, Коля, вам бы проповеди у нас читать… красноречивый был бы священник.