Я ничего не понимаю. Я даже перестал понимать, собственно, при чем здесь большевики? И вообще, почему большевики? Бог мой, большевиками-то здесь оказываются самые настоящие Иванюки, Писаренки и Кукубенки — нехай их накажет бис. Одним словом, голова моя распухла от всего виденного, и такая в ней неразбериха, такой туман — сказать не могу. Мой директор (я думал — кацап, а оказалось, что вин с-пид Полтавы) как-то странно на меня поглядывает. Я ходил с ним по школе, знакомился со зданием, зашел в библиотеку, и он показал мне много книг украинских писателей. Я совсем не расположен к шуткам, и вы, Елена Сергеевна, можете не усмехаться. Оказывается, что здесь на самом деле есть свои писатели. Понимаешь?
Но вы знаете мой характер и мою твердость. Я еще погляжу, я еще сумею уехать отсюда, если мои подозрения оправдаются.
Что касается тебя, Андрюша, то приезжай сюда скорее. Я очень по тебе соскучился, квартиру мне дают. В этой квартире мы чудесно устроимся. Я женю тебя здесь на чернобривой украиночке…
Так что, Андрюша, приезжай скорей, заживем здесь славно. И Вассу вези. Без Вассы мне жизнь не в жизнь. Как вспомню ее щи, как вспомню ее кашу, сердце замирает. Страдаю животом, не знаю с чего. Боюсь, не галушки ли? А Лена, бог с ней, пусть едет в Москву.
Ну, мои родные дети, обнимаю вас и целую и благословляю, будьте здоровы, мои ясные.
Ваш старый батько».
…Угол письма был завернут, и на нем Сергей Петрович написал: «Только Лене».
Лена развернула уголок. Там было написано:
«А насчет того, — ты понимаешь, о чем я говорю, — не беспокойся! Ни-ни! Ни капельки. И не тянет. Как взрослой говорю. Веришь?
Твой папка».
Лена, читая это письмо, рыдала. Плакала и Васса — старуха стала слезлива.
Недели через две после того, как было получено письмо от Сергея Петровича, Андрей, возвращаясь под вечер из театра, нагнал Женю. Она шла, опустив голову, никого не видя.
— Женя! — окликнул ее Андрей.
Она, вздрогнув, оглянулась, увидела Андрея и слабо улыбнулась.
— Ты куда?
— Так, — сказала она, — никуда.
— Можно мне с тобой?
— Конечно.
Они долго шли рядом и молчали.
— Пойдем на кладбище, Андрюша, — предложила Женя.
— Идем.
Верхнереченское кладбище делилось на старое и новое. Старое заросло деревьями, там давно уже никого не хоронили, и по праздникам сюда ходила гулять молодежь.
Андрей и Женя бродили по извивающимся дорожкам, обходили поломанные кресты, шли мимо открытых склепов.
Они сели на каменное надгробие. Солнце заходило, в кустах верещали птицы.
— Что ты делаешь сейчас? — спросила Женя, чтобы прервать тягостное молчание.
— Ничего! Тоска, Женя! — Андрей уронил голову на руки.
Она погладила его рыжие, курчавые волосы. Он схватил ее руку и прижался к ней горячими, сухими губами.
— И я ничего не знаю, — прошептала Женя. — Не знаю, как буду жить и чем жить, и не знаю, зачем я живу.
— Ты любишь. Тебя любят… — сказал Андрей.
Женя печально улыбнулась.
Андрей снова поцеловал ее мягкую маленькую ладонь.
— Не надо, Андрюша. Не надо любить меня.
— Да, — сказал он, — я знаю.
— Я беременна, Андрей. Я хочу ребенка, а он не хочет… — Женя всхлипнула.
— Не надо, не надо, не надо, — бормотал Андрей. Он что-то хотел сказать ей, чем-то утешить, не было слов. Он только повторял: — Не надо, не надо, — и гладил ее волосы.
— Уйди от него, — сказал он наконец. — Я люблю тебя. Я буду любить ребенка.
Она покачала головой.
— Не могу.
— Ребенка, значит, не будет?
— Нет.
— Подлец!
— Ты бы уехал куда-нибудь, Андрюша.
— Уеду. Отец устроился в Харькове, поеду к нему. Он уезжал такой веселый, такой молодой, все показывал Телеграмму, как мальчик.
— Как Витя живет? — спросила Женя. — Давно не видела его. Он на меня сердится. Я жестоко с ним тогда поступила.
— Сегодня встретил его и не узнал. Такой бодрый, веселый! Что, говорит, нюни распустил…
— Да что ты!
— Не знаю, что с ним! Все ходил чернее тучи. И с Ленкой у них опять все в порядке.
— Любит она его?
— Любит. Очень крепко любит. Как-то спросила: Андрей, говорит, а что, по-твоему, Витя хороший человек? Я засмеялся, а она посмотрела на меня как-то очень сурово… Она сейчас много занимается.
— А как Лев?
Компанеец махнул рукой.
— Не спрашивай. Мерзость какая-то. Ничем я с ним не связан. И не хожу к нему. Но вижу, чувствую, что он держит меня.
Он потерся о руку Жени щекой.