— Он — троцкист, — разъяснил кто-то.
— Ну-ну, говорите, — улыбнулся Сторожев. — Послушаем, как троцкисты хотят спасти страну.
— И расскажу! В свое время.
Фролов скрылся в толпе.
— Ну, если вы все такие, — сказал Антон Антонович, — плохая ваша доля! Ишь ты, рыжий-красный! А тоже — спасатель!
— Не все такие! — С этими словами к столу, за которым сидели Сергей Иванович и Алексей Силыч, вышел мужчина в полувоенной форме — Богданов.
Это было не первое его посещение биржи труда. Он часто заходил сюда.
— А-а, глава оппозиции. Самолично! — шепнул Алексей Силыч и подмигнул Сергею Ивановичу. — Вы, Николай Николаевич, не воров ли на бирже изволите разыскивать?
— Ищу того же, что и вы! — отрезал Николай Николаевич. — Встречи с массами. Кажется, нам еще не запрещено разговаривать с товарищами?
— Вот здесь, как бы это сказать, выступал твой подпевало, — сказал Сергей Иванович, кивнув в сторону Фролова. — Защищал вас. Да неумело как-то! Главное-то и забыл сказать! Пришлось ему помогать. Спросили, кого Ленин Иудушкой назвал, — не знает. Спросили, кто всегда и везде боролся с партией, — не знает. Ничего не знает. Что же это у тебя за помощник?
В красном уголке засмеялись. Фролов отошел в сторону. Богданов бросил на него презрительный взгляд и пожал плечами.
Сергей Иванович обратился снова к Богданову:
— Тут до тебя товарищи ругали советскую власть. Плохая, дескать, власть. Заводы стоят, Верхнереченск разваливается, безработных полно. Нэпманы обжираются. Так я говорю?
Никто ему не ответил.
— Так вот, Николай Николаевич, помоги им новую власть выдумать.
— Ты брось над нами издеваться! — мрачно сказал Антон Антонович. — О советской власти ты молчи, а то рассерчаем. Ты ее не тронь.
— Товарищи интересуются, по-моему, работой, — ехидно вставил Богданов.
— Правильно! — закричали из толпы.
— Работа скоро будет, — ответил Сергей Иванович.
— И еще одно, — сказал Богданов, вытирая лоб (в комнате стало душно). — Социализм в Верхнереченске!.. Смех! Смех и горе, да!
— Охаять все можно, — вмешался Сергей Иванович, — а вот сказать умное…
— И скажу.
— Ну-ну. Скажи, что бы вы стали делать?
— Примите нашу политическую линию, — ответил Богданов. — Вот в чем спасение.
Стало быть, Верхнереченск так дырой и останется? — спросил Антон Антонович и подмигнул Сергею Ивановичу.
— Я этого не говорил…
— Забывчивый какой! — засмеялся рабочий у двери.
— Ненадежные вы люди, — задумчиво заключил Антон Антонович. — Крутятся ваши вожаки то сюда, то туда. Сомнительные вы люди. Право слово, сомнительные. Но я еще похожу к вам. Понюхаю. Вот так.
— Неуверенные люди, — задумчиво подтвердил сидевший рядом с Богатовым рабочий.
— Я пришел сюда, товарищи, рассказать вам о пятилетием плане — мы сейчас над ним работаем: кто хочет, пусть слушает. — Сергей Иванович вынул стопку бумажек.
— Я еще не все сказал, не затыкай мне рот! — Богданов злобно посмотрел на Сергея Ивановича.
— Завтра скажешь. Сейчас мы Сергея Ивановича послушаем, — отрезал Антон Антонович. — Рассаживайтесь, товарищи, — обратился он к тем, кто стоял около дверей.
— А когда работу получим? — закричали в толпе.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответил Антон Антонович.
Сергей Иванович сердито покачал головой.
— Нельзя так, Антон Антонович, — и прибавил: — Сейчас я обо всем этом буду говорить. Садитесь, товарищи.
Богданов подозвал Фролова, и они вышли. Следом за ними ушел и Андрей, — он спешил домой обедать. Настроение у него было самое мрачное. Он ничего не понял из того, что слышал в красном уголке биржи.
При содействии Сергея Сергеевича Зеленецкого Виктор напечатал в местной газете несколько стихотворений. Сергей Сергеевич очень хвалил их.
— Не каждый, — сказал как-то он, — обладает такой экспрессией в поэзии. Вы далеко пойдете, молодой человек. Не зарывайте таланта в землю.
В стихах Виктор писал о голубых звуках, о розовом луге, о каком-то вечном идеале. Было там даже что-то насчет справедливости и бледнолунной красоты.
Друзья восторгались произведениями Виктора, хотя и не понимали, что, собственно, хотел он сказать.
Однако Сергей Сергеевич объяснил им, что в поэзии содержания не требуется, нужна лишь экспрессия, эмоция и прозрачность.
Двух первых слов Джонни не понимал, и они поразили его. Он стал пытаться писать так, как пишет Виктор, но у него ничего не выходило.