III
На пароходе было так, как бывает всегда. На корме и на верхней площадке — господа, на носу — серый, простой люд. Кто пил чай, кто закусывал и, отвернувшись, выпивал из горлышка, иные сидели и разговаривали, иные лежали на скамьях, на полу. Были богомольцы, были лапотники, торговцы, женщины с ребятами, мещане, люди неопределенной и подозрительной профессии.
Матрос шестом мерил глубину и лениво вскидывал на секунду вверх пальцы руки, нехотя взглядывая на капитанский мостик.
— Чудеса! — говорили те, что сидели возле кип с шерстью. — Дух от нее, от шерсти, чижолый.
— Чижолый дух, чисто дохлятина.
— Гм!.. — вертел носом матрос, проходя мимо, — несет... должно, с берега.
— С берега, откуда же больше? Всячину на берег-то валят.
Пошел контроль.
Публика подымалась, из карманов, из-за пазух доставала кошельки, кисеты и, порывшись, вытаскивала билеты. Матросы заглядывали под лавки, между мешками, ящиками, осматривали все уголки и, нюхая вонь, несущуюся от кип с шерстью, добрались до Антипа.
Подошел капитан. Собрались любопытные. Между кипами покорно глядел на публику весь покрытый заплатами зад и истоптанные, заскорузлые подошвы, — Антип неподвижно лежал ничком, уткнувшись в шерсть.
Кругом засмеялись.
— Вылезай, черт вонючий!.. Ишь ты, забрался... младенец!..
Матрос завернул ему на спину полушубок и сунул ногой, и Антип ткнулся в шерсть, потом выполз задом и поднялся. Лицо было красно и потно, взмокшие волосы обвисли.
— Билет?..
— Ась?
— Ну-ну, не притворяйся!.. Я тебе притворюсь... Билет, тебе говорят...
— Билет-от?.. — недоумело, ухмыляясь, оглядел он всех. — Билета нетути.
— Как же ты смел без билета?
— Без билета-то? Потерял, стало быть... — И он опять, ухмыляясь, недоумело оглядел всех, точно спрашивая, зачем его заставляют врать, ведь и так ясно.
— Да ты что зубы-то скалишь?.. А... Без билета, да еще скалишь...
Красное от загара и водки лицо капитана стало багроветь. Побагровела шея, лоб, напружились жилы. А Антип стоял перед ним, ухмыляясь губами, лицом, бровями, и назади насмешливо оттопыривался, как лубок, рваный полушубок.
Публика посмеивалась.
— Что с него!.. Шиш с маслом...
— С голого, как со святого...
— Молодчага!.. Чистенький, как родился. Одна кожа, да и та боговая...
— Вот ты и потанцуй около него, — на-кось, выкуси...
— Ей-богу, молодчага!..
— А то они мало с нашего брата дерут... Нашим братом только и наживаются... Что господа! Ему каюту целую подай, да чтоб чисто, да хорошо, да убранство, — и денег-то его не хватит, так только, одна оказия, будто платят больше...
— И-и, бедному человеку, где ему денег набраться... Много ли ему места надо? — сердобольно говорила женщина, суя открытую грудь кричавшему ребенку.
— Хо-хо-хо... молодца!..
Антип ухмылялся.
— Куда едешь? — прохрипел капитан.
— В Лысогорье.
— Во-во-во... Как раз одна станция, — слез и пошел...
— Ха-ха-ха!..
— Я жж ттебя!!. — И большой, волосатый, весь в веснушках кулак с секунду прыгал у самого носа Антипа, точно капитан давал его понюхать.
Капитан пошел дальше. Не слышно было за шумом колес, что он говорил, но долго видна была багровая шея и широкий тупой затылок, злобно перетянутый шапкой.
IV
Антип то стоял на носу, то сидел, привалившись к кипам шерсти. Берега плыли в одну сторону, а смутно видневшиеся на горизонте церкви, деревни, мельницы бежали в другую. Люди ходили, сидели, лежали на палубе, а пароход шел да шел, независимо от желаний и цели этих людей. Казалось, он торопливо работал колесами не затем, чтобы развозить их по разным местам реки, а делал свое собственное дело, особенное, ему только нужное и важное.
С холодно синевшего неба равнодушно глядело негреющее сентябрьское солнце. Было скучно, и время так же тянулось, как однообразно тянулись берега.
— Подь сюда... Ей-богу, молодец!.. К примеру, ты высчитай, сколько они с нашего брата барыша лупят... Стань-ка под ветерок, очень уж ты духовитый... Их, чертей, учить надо!.. Хочешь водки?..
Бритый, весь в угрях, с рваным картузом на затылке, человек, сидя на палубе, распоряжался закуской и засаленными картами.