Ясон исполнился великой скорби по смерти четверых своих детей и Авги, и то, что он стал теперь неоспоримым царем в обоих Коринфских царствах, мало его утешало. Он пошел однажды рано поутру к святилищу Посейдона на перешейке и там прилег, угрюмо задумавшись, под носом «Арго», завернувшись в свой расшитый плащ, не принеся перед тем жертвы Посейдону и не сказав доброго слова ни одному из жрецов, которые вышли его приветствовать. Они видели, что его терзает глубокая скорбь; но как, они могли сказать, что творится у него в душе? Наконец он издал несколько тяжких стонов и пробормотал, как им показалось, имя Ифиас, старой жрицы Артемиды, которой он пренебрег по дороге в Пагасы, и проклятие которой привело его, в конце концов, сюда. Ибо хотя по возрасту он был еще во цвете сил, он сильно постарел после ссоры с Медеей. Десны у него гноились, и он потерял несколько острых белых зубов; он хромал из-за ревматизма; а его некогда прекрасные волосы утратили свое великолепие и были побиты сединой.
Главный жрец обратился к Ясону со словами:
— Твое Величество, следуй моим указаниям! Не сиди в унынии на сырой земле под гниющим памятником твоей былой славы. Это не принесет тебе удачи. Поднимись, государь, без страха поведай о своих горестях Владыке Коней, Колебателю Моря, Держащему Трезубец. Он смягчит боль, ручаюсь, особенно, если ты принесешь ему богатые жертвы рыжим скотом, накормив его жрецов вкусным жареным мясом, а самому божеству отдав восхитительные бедренные кости.
Ясон повернул голову, но не ответил. В глазах его угадывалось изумление, а рот был раскрыт, словно у ребенка, который собирается заплакать, хотя плач не раздался.
Главный Жрец отпустил других жрецов и сел на ступени храма, наблюдая за царем, ибо сердце предупредило его, что надвигается некое необычное событие, которое он не может ни ускорить, ни замедлить; он так и сидел на ступенях, пока не прошел час обеда, хотя дождь лил как из ведра, и восемь змеехвостых ветров гонялись забавы ради друг за дружкой по всему участку святилища, дуя со всех сторон одновременно.
Голова Ясона упала. Он уснул. И вскоре Главный Жрем увидел уголком глаза то, чего не мог бы рассмотреть в упор, — бледные очертания человека и собаки, из последних сил бегущих по дороге из Мегары. Он не повернул головы, опасаясь, что пострадает ясность видения, а два призрака бежали вперед. Человек был одет в грубое платье из овечьих шкур, какое носят этики и флегии, и призрачный бронзовый наконечник копья выходил из спины его верной рыжей овчарки. Пес кинулся прямо к Ясону и встал над ним, зарычав и оскалив клыки, шерсть у него на загривке поднялась дыбом; а пастух взбежал на нос «Арго», словно ящерица по стене. Затем, как увидел Главный Жрец, пастух, задержав дыхание, уперся плечом в изогнутый нос, и когда он подналег, упираясь ногой о подпорку, восемь ветров прекратили резвиться и помчали все вместе с диким ревом вдоль планшира по обе стороны корабля. Раздался скрип, а затем — громкий треск. Высокий нос рухнул, и резная баранья морда ударила Ясона по черепу, превратив его голову в кровавое месиво. И все же благоразумный Главный Жрец сидел, не шевелясь, пока оба, пастух и собака, не насытились кровью и мозгом своего врага; ибо, помешай он этим призракам мстить, они бы потом никому не давали покоя в святилище. Теперь же они припустили прочь, полностью удовлетворенные.
Двойной коринфский престол перешел к сыну Главка, названного Сизифом в честь деда; но афирцы, оплакивая смерть Ясона, решили, что корма «Арго» должна отныне сохраняться в приличном состоянии и что если сгниет какая доска или снасть, их следует заменять новыми — только нос, так как он был всенародно обвинен в человекоубийстве, посвятили богине Персефоне и возложили в ее святилище. Так «Арго» обрел бессмертие и остается все тем же «Арго» аргонавтов, хотя сегодня ни один кусок дерева, от киля и до верхушки мачты, не является подлинным. Как гласит пословица: «Это топор моего деда; мой отец снабдил его новым топорищем, а я — новым лезвием».
Орфей также умер насильственной смертью. Киконские женщины разорвали его на куски однажды ночью во время своих осенних оргий в честь Триединой Богини. И здесь нечему удивляться: Богиня всегда обрекала на растерзание тех, кто ее особенно любил, рассеивая их окровавленную плоть по земле, дабы оплодотворить ее, но с нежностью принимая их души в свое лоно.
Аргонавты выделены прописными буквами.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Цикл песен об аргонавтах и их плавании за Золотым Руном из царства Ээта был издавна распространен в Греции, но все до последней строчки оказалось утрачено, не считая нескольких отрывков, вошедших в виде вставок в «Одиссею» Гомера. Гомер и Гесиод — древнейшие греческие поэты, произведения которых дошли до наших дней, знали об этом плавании, причем Гомер говорит о нем, как о том, что «у всех на устах». Последующие ссылки встречаются в отрывочных произведениях Эвмела (VIII в. до н. э.), а также Мимнерма, Симонида, Гекатея, Геродота и Акусилая (VII и VI вв.). В пятом веке афиняне Эсхил, Софокл и Еврипид использовали сюжеты этого цикла в качестве тем для своих драм; Геродот несколько раз упоминает путешествие аргонавтов в своей «Истории»; Ферекид Афинский — автор мифологического произведения, от которого сохранилось лишь несколько кратких цитат, возможно, он был первым писателем, изложившим историю о Золотом Руне как единое целое. Беотийский поэт Пиндар в своей Четвертой Пифийской оде (462 г. до н. э.) дает ее краткое изложение; оно самое раннее из полностью сохранившихся.
Аполлоний Родосский в третьем веке до н. э. написал эпическую поэму об аргонавтах. В Александрийской царской библиотеке он имел доступ к трудам Пиндара, Ферекида и нескольких неизвестных авторов на ту же тему, которых цитирует его комментатор. К тому же Аполлоний — непререкаемый авторитет. Для меня эта работа — весьма приятное чтение. Поэт Феокрит из Александрии в своих «Идиллиях» дает более полное описание кулачного боя между Амиком и Поллуксом и исчезновения Гиласа. Аполлодор, афинский грамматик, в сухом, но заслуживающем доверия изложении древних легенд, озаглавленном «Библиотека» (140 г. до н. э.), дополняет рассказ важными деталями, неизвестными из других источников; дополняет его также баснописец Гигин, который был библиотекарем Августа, и его современник, поэт Овидий, автор «Метаморфоз». Диодор Сицилийский, историк, современник Юлия Цезаря, делает суровый критический комментарий к той истории, которая была известна ему. То же касается Страбона, Диониса и Павсания, наделенных здравым смыслом географов, которые писали при первых императорах.
Первая сохранившаяся эпическая поэма об аргонавтах на латыни была создана около 93 г. н. э. Валерием Флакком, жрецом, принадлежавшим к коллегии, которая хранила Сивиллины книги и отвечала за соблюдение религиозного ритуала. Он пишет тяжеловесно и неискренне, но хорошо информирован, и жаль, что он не довел повествование до конца. Очевидно, древняя традиция сказания об аргонавтах и Руне не угасала в течение столетий, пока в одиннадцатом веке н. э. византиец Иоанн Цецес не написал «Хилиаду» и с помощью своего брата Исаака не создал комментарий к «Кассандре» Ликофрона, а Суда не составил свой «Лексикон древних авторов».
Все эти авторитеты не соглашаются один с другим по бесчисленным пунктам. Противоречия встречаются даже в разных произведениях, написанных одним и тем же автором. Так, Софокл, рассказывая в своей «Колхиде», как Ясон убил Апсирта, брата Медеи, называет местом убийства Колхиду, но в другом произведении, в «Скифах», указывает, что это случилось где-то в Скифии. Овидий связывает то же самое убийство с Томами, местом своей ссылки, неподалеку от дельты Дуная; Аполлоний — с островом Артемиды, северней устья Дуная; Гигин — с островом Апсирта в начале Адриатического залива. Некоторые писатели представляют Апсирта ребенком, которого сестра Медея увезла как заложника; другие изображают его взрослым человеком, посланным за ней в погоню. У Диодора и римского оратора Цицерона он назван Эгиалом, а не Апсиртом; Аполлоний упоминает о том, что он был когда-то известен как Фаэтон; мать его тоже именуют по-разному: Ипсия, Идия, Астеродея, Геката, Неаэра и Эврилита.