Идеесса переполнило ликование. В награду за благоразумное поведение он подарил каждому прекрасный халибейский охотничий нож с рукояткой из слоновой кости и предписал им священное молчание. Затем он сложил скелет, запер в кипарисовом сундуке и немедленно пошел проститься с Ээтом. Оракул предупредил его, что нельзя задерживаться. Вскоре Ясон, глядя с городских стен, увидел, как мосхийское посольство верхом на мулах движется на восток по извилистой дороге вдоль берега Фасиса. Тяжелый груз упал с его души. Было ясно, что Медея дала Идеессу оракульские указания, о которых говорила, и что не только кости Фрикса на пути к достойному погребению с соблюдением всех обрядов, но и что она стала соучастницей в великом обмане своего отца, ибо Ээт предполагал, что кости будут захоронены в Греции, а не в Мосхии. Ясон был убежден, что чем ближе подходит день ее свидания со Стиром, тем неодолимей будет для нее искушение разделить его судьбу, даже если для этого ей понадобится украсть у Прометея Руно.
И все же три последующих дня Медея не подавала ему никакого знака. Она отказывалась принять сыновей Фрикса и даже Нэеру, которую винила больше всех других за то, что события приняли подобный оборот. В последний из этих дней Ясон прогуливался по дворцовым угодьям рано утром, когда услыхал наверху шипение и, подняв глаза, увидел в листве голову на извивающейся шее. Это была не змея, как он предположил, а пестрая вертишейка или птица-змея, попавшая в силки птицелова. Он сразу же вспомнил безотказные приворотные чары, чары героя Иксиона, которым научила его Филара, мать кентавра Хирона. Он высвободил птицу из силков и отнес во дворец, спрятав ее у себя в мешке вместе с листьями растения иксиас, которое, как он и ожидал, росло неподалеку. Во дворце он раздобыл колхское огненное колесо и кусок трута из сердцевины ивы, отнес их в свои покои. В ту же ночь он вырезал из трута куклу в виде женщины и обратился к ней, называя ее Медеей, с нежными словами любви, обвязав вокруг ее талии пурпурный лоскут вместо юбки; этот лоскут Автолик украдкой отрезал от одеяния Медеи, когда она шла по коридору к ужину. Ясон приставил ось колеса к пупку куклы — вместилищу любви у женщин, затем, вымазав клюв и коготки вертишейки измельченными листьями травы иксиас, распластал птицу на четырех спицах колеса-свастики. Затем повернул колесо, вертя его постепенно все быстрее и быстрее, одновременно бормоча:
Колесо завертелось с такой быстротой, что немного спустя куклу Медею охватило пламя; Ясон осторожно раздувал его, пока кукла не превратилась в пепел. Затем он освободил пленную вертишейку, поблагодарил, дал ей поклевать ячменя и поставил на подоконник. Немного погодя птица улетела.
На четвертые сутки в полночь возникло слабое свечение на юго-востоке, далеко за Фасисом: то был огромный костер из сосновых поленьев, зажженный Идеессом в знак благополучного возвращения с костями. Теперь, наконец, Ясон мог приступить к похищению Руна. Он послал Медее весточку через Нэеру:
«Прекраснейшая из женщин, я от всего сердца благодарю тебя за твою благочестивую помощь с костями — пусть вознаградит тебя за это счастьем Птицеглавая Мать. Но, увы, поскольку ты неспособна помочь мне в другом деле, о котором я говорил, ничего не поделаешь, я должен проститься с тобой навсегда! Я предполагаю отплыть через два дня на заре с пустыми руками и болью в сердце, страдания которого не смягчит любовь ни одной другой женщины. Вспомни меня, несчастливого, на утро своей свадьбы».
Нэера боялась заглядывать к Медее, потому что, когда она сунулась туда в последний раз, Медея выгнала ее из комнаты, скорчив гримасу Горгоны; но братья убедили девушку войти. Она застала Медею спящей. Медея вскочила с криком, ибо ей снились ужасные сны и, когда пробудилась, зарыдала. Она обвила руками шею Нэеры, тесно прильнула к ней и закричала:
— Нет, нет, не могу! Это слишком ужасно, я этого не вынесу!
Нэера мягко ответила:
— Моя дорогая, ты не можешь бороться против Судьбы, ибо Судьба — это сама Мать. Судьба привязывает тебя к Эфире и Ясону, а не к Албании и Стиру. Возьми свой пояс-змею и подбрось в воздух, чтобы он подал знак.
Медея так и сделала. Золотая змея упала, вытянувшись в длину, указывая украшенной самоцветами головой на восток.
Нэера испустила крик радости.
— В каком направлении лежит Эфира, и в каком — Албанские горы?! — спросила она. Затем передала послание Ясона слово в слово и сказала: — Идеесс благополучно вернулся назад с костями моего отца в свой город в горах Мосхии. Скоро бедный дух обретет покой, и я буду еще больше благодарна Ясону. Но мне жаль его: он так несчастен и одинок. Почему ты с ним жестока, Медея? Ах, если бы только я сама могла исцелить Целителя!
Медея ответила, заливаясь слезами:
— Я люблю его, я люблю его, моя страсть невыносима. Я не могу выбросить его образ из своей души. Боль, которую я чувствую, бьется под моей грудной костью близко к пупку и врезается мне в загривок наискось, как если бы Бог Любви пронзил меня насквозь стрелой, выпущенной снизу. И всё же как я могу пойти против воли отца, повиноваться которому — мой долг? Для него все погибнет, если, когда царь Стир явится, чтобы увести меня и сделать своей женой, меня здесь больше не будет. Прошлой ночью я не могла спать. Я встала и оделась много спустя после полуночи, когда даже собаки перестали лаять, и ни звука не доносилось из города, разве что порой голоса часовых выкрикивали, который час. Я захотела пойти и поговорить с Ясоном. Но когда я осторожно открыла дверь в зал, где спят мои двенадцать служанок и собиралась пройти в коридор мимо их тюфяков, стыд потянул меня обратно. Это происходило трижды, и, наконец, я в отчаянии направилась в свою аптечную каморку, достала шкатулку с ядом и медленно по одному, открыла замочки. Затем мне пришло в голову: «Если я убью себя, я никогда больше снова не взгляну на Ясона глазами живой, и он женится на другой женщине. Да и не даст мне самоубийство ни малейшего преимущества, ибо в каждом городе, близком или далеком, будут судить и рядить о моем позоре. Колхские женщины станут сплевывать себе на грудь, заслышав мое имя и говорить: „Она влюбилась в светловолосого чужеземца и умерла, как дура, опозорив свой дом и своего отца“». И я убрала шкатулку, дрожа от страха. Я села на низкий табурет у своей постели, опершись щекой о левую ладонь, и стала ждать, когда закричат петухи, думая, что день, возможно, окажется добрее ко мне, чем ночь; но это была глупая фантазия. О, Нэера, что мне делать? Мысли мои гонятся одна за другой все быстрее и быстрее по неразмыкающемуся кругу. Разорви круг хотя бы словом, моя дорогая подруга, иначе я с ума сойду от этой погони. Скажи мне, что мне делать. Я послушаюсь тебя, что бы ты ни сказала.
— Иди к нему, — ответила Нэера. — Это любовное томление пришло к тебе от Птицеглавой Матери, от него просто так не отмахнешься. — Но она не знала об условии, которое Ясон поставил Медее, если она хочет, чтобы он ее с собой взял, и которого Медея не открыла бы — иначе, возможно, Нэера не уговаривала бы ее бежать с Ясоном. Нэера благоговела перед Прометеем с самого раннего детства, и мысль о том, чтобы похитить у него такую драгоценность была бы ей ненавистна.
Вот так Медея и приняла свое решение, а ноги ее, ступая на новую дорогу, больше не спотыкались и не блуждали. Она сказала Нэере:
— Сообщи Ясону, что я выполню все, чего он желает, но только во имя Матери, и что отныне долг у меня не перед моим отцом, но перед ним до тех пор, пока он не нанесет Матери оскорбления, и что я никогда не буду ему неверна, ибо верю, что он никогда не будет неверен мне. — И она дала Нэере мазь для Ясона, чтобы он натерся, когда вымоется трижды в проточной воде; и сказала, где он должен быть в полночь.
Наутро всадники царя Стара, с огромными щитами и в плащах из тигровых шкур, прискакали и постучали в Восточные ворота города, спрашивая, можно ли войти их повелителю, который вскоре прибыл под звон кимвалов и рев рогов, в паланкине, который везли два мула цвета инея. Стир был доброжелательным стариком с редкой бородкой и небольшими веселыми глазами. От него и его придворных несло гнилой рыбой — ибо албанцы на несколько дней зарывают рыбу, прежде чем ее съесть, и чесноком, который они поедают в огромных количествах, чтобы защититься от головокружения на горных вершинах. Ээт потихоньку сказал своим советникам: