«Валя, кто этот человек?» — «Колхозник Каргин». — «А! Каргин! Что ему нужно?» — «Я к тебе. Я к вам, Мария Лукьяновна». — «А почему не на прополке, колхозник Каргин?» — «У меня горе». — «Какое горе? Говори, я слушаю». — «Я всего лишился. Сбылось твое предсказание, Маруся». — «Это, Каргин, не горе. Это тебе наука. — Маруся позвала шофера, который собирался везти в бригаду воду на грузовике-цистерне: — Андрюша! Помоги колхознику Каргину. Возьми его с собой в степь. Пешком идти и далеко и трудно».
— Шофер увел под руку упиравшегося Каргина, — с улыбкой говорил Кузьма. — Вежливо усадил в кабину. Сам сел рядом, и грузовик-водовоз запылил по станичной улице.
— Да, что и говорить, история в общем-то поучительная, — сказал Холмов. — Только не пойму, Кузьма, где в этой истории кончается вымысел и где начинается реальность?
— Реальность, братуха, всюду, — продолжал Кузьма. — Ну, стало быть, увезли Каргина в степь. Но к полольщицам доставить не смогли. Убег Каргин! Выскочил из кабины, шмыганул в кукурузу и наутек. И такая у него появилась прыть, что и конем не настигнуть. Помчался Каргин напрямик в район. Жаловаться. Были у него в районе свои дружки-приятели. И то и другое из колхозной кладовой, бывало, привозил дружкам на «зле». Ну, входить Каргин в кабинет к Ивану Савельевичу. Был этот Иван Савельевич самый близкий друг Каргина. Входить и, стало быть, таким манером, по-приятельски, протягиваеть руку. Иван Савельевич руку Каргина отстранил, покосился. Своего, близкого не признал.
«Кто таков? — строго спрашиваеть Иван Савельевич. — Что тебе, гражданин, нужно?» — «Не гражданин я, а Каргин. Степан Каргин. Неужели не узнал, Ваня? И чего так косишься, Ваня? Да вспомни Каргина! В прошедшую субботу на рыбалке уху варили и выпивали? Неужели и это позабыл, Ваня?» — «Какая уха? Чего дурака валяешь?» — «Брось шутить, Ваня. — Каргин даже усмехнулся. — Можеть, тебя одежонка моя пужаеть? Так это же меня Маруся Овчаренкова всего лишила! Каргин я!.. Помнишь, на Новый год привозил тебе освежеванного кабанчика? И мы тогда славно выпили. Каргин я». — «Что за чепуху мелешь! — Иван Савельевич дажеть побледнел от злости. — Какой еще Каргин? Какой еще кабанчик?» — «Ну и память у тебя, Ваня. Ежели мне не веришь, что я есть Каргин, тогда погляди в это, номеклатуру. Там я есть беспременно».
— В номенклатуру? — поправил Холмов.
— Во, во, в нее, — подтвердил Кузьма. — Именно так и сказал.
«Посмотри, Ваня, там я имеюсь. Ищи Каргина Степана Степановича. Ну, как тебе растолковать, Ваня? Беда у меня стряслась, Ваня! — И на глазах у Каргина показались слезы. — Выручи и заступись. Маруся Овчаренкова захватила мое место. Все отобрала Маруся! И дом отобрала, и машину отобрала, и телефон отобрала. Нарядила меня в это тряпье. Самые закадычные друзьяки не узнают. Вот и ты, Ваня, не узнал. Это все Марусины проделки! Она волшебство знаеть. Против волшебства комиссию пришли, Ваня! Пусть комиссия все расследуеть, а Марусю арестуеть. К ответу Марусю!» — Или ты пьян, или сумасшедший! — крикнул Иван Савельевич, потому как терпение у него уже лопнуло. — «Я тебя не знал, не знаю и не хочу знать. Понял? И никаких твоих телефонов и Марусь тоже не знаю». — «Значить, и ты, иуда, от меня открестился? — А слезы льются по щекам у Каргина. — Все против меня! Породили меня на свет божий, возвеличили, а теперь не узнаете? Ты, Ваня, взрастил меня, и ты же меня изничтожаешь! Небось когда привозил кабанчика да угощал, то и хорош был Каргин? Хорош, а? А тепереча, без власти и без ничего, ты Каргина уже не узнаешь? Значить, только тогда признавал Каргина, когда Каргин тебе угождал? Тогда я был Каргин? А теперь я уже и не Каргин? Ничто я теперь? Да?» — «Вон отсюда! — Иван Савельевич окончательно озверел, нажал кнопку звоночка. Вбежавшему человеку приказал: — Кто впустил сюда этого пьяного хама? Убрать! Шляется тут всякое пьяное дурачье!»
— И веришь, братуха, пришлось Каргину сутки прохлаждаться в отрезвителе. Обходились там с ним, можно сказать, благородно. Обмыли в ванне, уложили в чистую постелю. Утром отпустили. Но строго-настрого приказали никуда не заходить и возвращаться в станицу. Каргин же, не будь дураком, в станицу не пошел, а заявился в кабинет к другому своему покровителю — к Семену Афанасьевичу. И Семен Афанасьевич, как на беду, не узнал Каргина. Но был с ним вежливый. Усадил в кресло, сам сел за стол и внимательно слушал все, что говорил ему Каргин. Слушал, слушал, покачивая головой.