— Не придумала, — возразил Антон, глядя на жену. — Мы с тобой в ее представлении и есть те господа.
— Пойми, Антоша, что это прозвучало очень нехорошо, — доказывала Надя. — Хоть бы постыдилась…
— А ей некого и нечего стыдиться, — перебил Антон. — Она что думает, то и говорит… Вот мы иногда кривим душой, думаем одно, а говорим совсем другое — это плохо!
— В доме такой человек, а она начала доказывать, что все наши хозяйственные неполадки оттого, что у нас много начальников и что колхозники переехали жить в город… Смешно! Что подумал Савва Нестерович?
— Ты неправа, Надя. — Антон отложил газету. — И не смешно, а печально. А Савва Нестерович как раз похвалил мать… Ну, не будем об этом. Как ее зубы?
— Все хорошо, — сухо ответила Надя. — Завтра она пойдет со мной в поликлинику.
— Отлично. — Антон подошел к Наде, положил руку ей на плечо. — Не дуйся и не сердись. Мать ничего плохого не сказала… И еще прошу: насчет нашего обручального кольца не возражай. Пусть оно сослужит доброе дело.
Надя на этот раз не стала спорить.
Глава 21
Прожив у сына неделю, Евдокия Ильинична еще раз убедилась в правоте той житейской истины, что человек ко всему привыкает, и быстрее привыкает, разумеется, к хорошему. Уже на пятый день она поняла, что не все в городе так плохо, как ей показалось сперва: что тут много разумного, хорошего, нужного людям, чего не было да и не могло быть в Прискорбном или в Трактовой. Привыкшая размышлять о вещах реальных, она брала простой пример: вода в квартире. Подумать только, какое удобство для хозяйки! Не нужно ходить с ведром на реку. Вода всякую минуту под рукой, трать ее столько, сколько пожелаешь, и любую: хочешь — горячую, а хочешь — холодную. Или кино… На хуторе жди да пожди, пока заглянет передвижка, а тут — иди и смотри, и не только в любой день, а и в любой час. А книги? Сколько их на полках! И есть время для чтения. А театр? Живя в Прискорбном, она и понятия не имела о том, что в Краснодаре есть такое увлекательное представление. Два раза была с сыном и невесткой в театре. Как же там, среди празднично одетых людей, ей было приятно сидеть в удобном кресле, и она то смеялась, то вытирала платочком слезы, потому что на сцене видела натуральных людей и их жизнь. А цирк? Разве в Прискорбном можно посмотреть такое развеселое чудо и таких смелых артистов? А магазины? Чего только в них не было, и если есть деньги, то покупай все, что на тебя смотрит. Она уже купила Илье на костюм, Стеше — на платье и выбрала такой материал, какого в трактовском магазине не видала…
Опять, думая о городской жизни, она мысленно обращалась к тому, что было ближе сердцу: газовая плита. Какой же умный человек придумал эту штуковину? Не нужно ни дров, ни соломы. Только зажги спичку — и жарь, вари на плите хоть весь день. Полюбилась ей и ванна. Приятно было и полежать в ней и помыться, а потом лечь в постель и уснуть. Была ли тут причиной ванна, газовая плита или что другое, Евдокия Ильинична не знала, только она стала замечать в себе странную перемену: не грустила, как прежде. Она охотно часами просиживала перед художником, и Леонид говорил ей, что вот тут, в городе, она была очень похожа на себя. Поражало то, что у нее был отличный сон и что она уже не спала так чутко, как на хуторе, и на зорьке ей не хотелось вставать. Частенько внуки заставали ее в постели, и ей было совестно. «Или и ко мне начинает прилипать то баловство, каковое уже прилипло к Ивановне? — думала она, сажая на колени ласкового, льнувшего к ней Юрика. — Видать, я тоже в городе уже разленилась…»
Раньше, до приезда к сыну, Евдокия Ильинична ничего этого не знала и полагала, что по-настоящему можно привыкнуть и, как она любила говорить, «прирасти сердцем» только к Прискорбному, с его устоявшейся тишиной, с его простором и тягучей, неумолкающей песней Кубани под окном; что нельзя без принуждения привыкнуть, а тем более нельзя полюбить многолюдную, шумную, торопливую городскую жизнь. И вдруг она точно бы прозрела и посмотрела на то, что ее окружало, другими глазами, ей понравилось то, чего не было в Прискорбном. Нравилась праздничная демонстрация, расцвеченная флагами и красными полотнищами, нескончаемо тянувшаяся по наполненной голосами улице. Евдокия Ильинична сидела на балконе и под впечатлением торжества людей, звуков музыки, разноголосых песен и разудалой пляски прямо на улице чувствовала, что городская жизнь красива, и то, что еще вчера казалось немилым ее сердцу, сегодня манило к себе, радовало, волновало.