Стук в дверь. Щедров закрыл тетрадь.
— Кто там? — спросил он, вставая. — Войдите!
— Извините, Антон Иванович, за позднее вторжение. — На пороге показался Митрохин. — Я только что из Елютинской. Проезжал мимо, вижу — свет в ваших окнах. Хочу доложить…
— Докладывай, что там. Да ты присядь.
— Кое-какие факты мною установлены. — Митрохин присел на стул. — Тетушка Алферова, некая Ефросинья Федотовна, является баптисткой, старушенция сильно богомольная. Нелюдимая, даже не пожелала говорить. Но Алферов в данное время живет не у тетушки. Перебрался к жене. Он недавно женился на девушке из хутора Орловского — в трех километрах от Елютинской. Та девушка — дальняя родственница тетушки.
— Что собой представляет жена Алферова?
— Внешне смахивает на монашенку. Работает дояркой.
— Кто ее родители?
— Отец умер, мать — телятница.
— Не попал ли Алферов под влияние своей молодой супруги? Что скажешь, Василий Иванович?
— Быть того не может! — Митрохин усмехнулся. — Как она, тихая да смирная, может повлиять на мужчину? Не верю!
— Она состоит в баптистской секте?
— Не узнал.
— Вот как раз это и надо было узнать обязательно. Как мне помнится, на хуторе Орловском есть баптистская секта.
— На хуторе молочная ферма, живут там одни животноводы.
— Животноводы — это понятно. Вот что, Василий Иванович, о своей поездке в Елютинскую напиши докладную, на бюро она пригодится. — Щедров остановился перед открытым в сад окном. — Дело Алферова пока отложи, остальных приглашай на пятницу. Предупреди секретарей первичных организаций, чтобы сами докладывали об исключенных.
Глава 26
Семья Приходько никак не могла привыкнуть к своему новому жилью. Для Анатолия и его жены Нины было не только непривычным, а даже странным то, что каждое утро им приходилось со второго этажа — из своей спальни — спускаться к детям и к матери; что из окна их комнаты были видны не бузина, как прежде в Старо-Каланчевской, а Кубань с ее пологим берегом, а за Кубанью открывался такой простор, что не окинуть взглядом, и убегал он далеко-далеко, туда, где за синей дымкой, как на папиросной бумаге, печатались горы. Красиво, ничего не скажешь, а непривычно!
Детям же — Андрюше, Оленьке и Петеньке — было раздольно и хорошо в новом доме, если бы не одно неудобство! Утром не соскочишь со своих кроваток и не юркнешь к отцу и матери под теплое родительское одеяло. Надо карабкаться по крутой лестнице, а она пугала, особенно маленького Петю.
Труднее всего к новому жилью привыкала Анастасия, мать Анатолия. Женщина хозяйственная, домовитая, она напоминала старое дерево, которое кому-то вздумалось пересадить, и оно никак не могло прижиться — стояло увядшее, чахлое. Всю жизнь Анастасия знала одну свою хатенку, свой двор с огородом. В этом же большом и неуютном доме чувствовала себя, точно в гостях. Только и мечтала о том, что скоро кончится это ее вынужденное гостеванье и она, облегченно вздохнув, уедет в родную станицу. А там у нее своя хата, и все в хате свое, привычное и милое сердцу. Тут же, на что Анастасия ни смотрела, к чему ни прикасалась, все было чужим и постылым. К тому же старую женщину и огорчал и обижал запрет сына разводить домашнюю живность.