«Снова и снова передо мной встают все те же вопросы: почему Щедров и Калашник такие разные? Где и в чем кроется причина этого различия? Ведь ровесники, росли и воспитывались в одних и тех же условиях… Где и на чем разошлись? И почему Калашник, не зная, о чем говорилось в докладе, затрезвонил в колокола? И получается: ничего толком не слышал, доклад и в глаза не видел, а шум поднял. Нехорошо… Придется завтра поговорить с ним обо всем и начистоту…»
Глава 51
По Красной в толпе горожан шел Рогов. В отлично сшитом светлом костюме, в новых сандалетах, в фетровой шляпе и с легким плащом на руке он выглядел настоящим франтом. А над городом уже загустели сумерки, улица полыхала неоновыми огнями, и Рогову радостно было оттого, что он видел эту озаренную огнями и запруженную людьми шумную улицу, и что он был в Степновске, а станица Усть-Калитвинская осталась где-то далеко, и что завтра он встретится с Калашником и решится наконец его судьба. Он шел и думал о том, что хотя свой чемодан он оставил у родителей, заночевать ему лучше всего у Маши. Последний раз он был у нее в тот вечер, когда объявил ей об их разрыве. Возможно, затаив обиду, Маша не встретит так, как она, бывало, умела встречать. «Все бабы обидчивы и не любят разлук, — думал Рогов, шагая по тротуару. — А Маша — самая обыкновенная баба, только красивее других. Да, это точно, она на меня обиделась. Но чем же я ее обидел? Тем, что сказал правду, то есть сказал то, что обязан был сказать. Ну, ничего, обойдется, у Маши сердце отходчивое».
Потом он думал о том, что сейчас главное для него не Маша — в Степновск он приехал не ради встречи с ней, что хорошо бы уже не возвращаться в Усть-Калитвинскую и больше не видеть Щедрова и что помочь ему в этом сможет только Тарас Лаврович Калашник. Рогов отыскал телефон-автомат и, набравшись смелости, позвонил Калашнику на квартиру. «Не обидится, он же меня очень уважает», — подумал он.
Трубку взяла Нина. Говорила невесело, вздохнула и сказала, что Тарас Лаврович заболел.
— Нина Павловна, а мне так бы хотелось услышать голос Тараса Лавровича, — говорил Рогов. — Я приехал специально… Попросите, я хоть поприветствую и скажу всего только два слова. Очень прошу вас!
— Хорошо, я ему скажу.
В трубке слышались шаги и шелест платья. Но Рогов, разумеется, не мог видеть, как Нина подошла к лежавшему на диване Калашнику, и не слышал, о чем она говорила. «Тебя просит Рогов». — «Значит, примчался? Сказала бы, что меня нету дома». — «Врать я не умею». — «Но я же болен…» — «Возьми трубку, Тарас, нельзя так относиться к товарищу». — «Хорошо, если ты хочешь, то я даже приглашу Рогова в гости…»
Опять в трубке послышались шаги и голос Нины:
— Одну секунду.
Калашник пробасил охрипшим голосом:
— Привет, страдалец! Ты в Степновске?
— Только что из Усть-Калитвинской.
— Вырвался? Насовсем?
— Никак нет!
— Почему? — Калашник закашлял.
— Щедров уперся…
— А-а… Да, да.
— Специально приехал тебе доложить…
— Где остановился? В гостинице?
— У родителей.
— Да, да, у тебя же здесь отец и мать. Ну, как старики? — Калашник опять закашлял. — А я вот прихворнул.
— Тарас Лаврович, помоги моему горю. Без тебя, без твоей поддержки…
— Врачи приказали лежать… В эти дни на работе я не буду. Так что приходи ко мне завтра. Прямо к утреннему чаю. Не надо благодарить и не надо стесняться. Дело есть дело…
После разговора с Калашником обрадованный Рогов, не мешкая, направился к Маше. Нежданного гостя Маша встретила таким удивленным взглядом и так холодно, точно перед нею, сняв шляпу, стоял не Рогов, которого она когда-то любила и всегда ждала, а совершенно чужой ей мужчина. Она не улыбнулась, как, бывало, улыбалась всякий раз, когда он появлялся в дверях, не протянула к нему свои ласковые руки, как протягивала их раньше. Он же, и вида не подав, что его мужское самолюбие оскорблено, оставил плащ, как оставлял прежде, на вешалке и сам, без приглашения, своей уверенной походкой прошел в комнату.
Та же скромная и хорошо знакомая ему обстановка. Тот же старый диван. Тот же столик с зеркалом, и тот же телевизор на высоких ножках. И так же, как и раньше, убрана кровать, и тот же узенький коврик для ног. Только Маша была не такая, как прежде. Молчаливая, скучная. В домашнем ситцевом платье и фартуке. «Не ждала меня и поэтому не переоделась, скорей всего управлялась на кухне, — рассуждал про себя Рогов. — Может, лепила вареники с творогом. Как вкусно она их готовит! А я как раз голоден как волк. Только вот беда: в ее красивых и всегда таких милых глазах тоска и уныние. И почему так грустно смотрит на меня?»