Ладонью Рогов вытер залитое дождем лицо, глаза, тяжело вздохнул. Ветер и мелкий косой дождь, казалось, били еще сильнее, и кузов трясло и раскачивало с невероятной силой. Рогов снял промокшую, с обвислыми полями шляпу, чтобы ее не сорвало с головы. Сердце щемило и болело. А железная бочка все гуляла по кузову, перекатывалась, как на волнах, ударяясь о борт и громыхая.
«Что же получается? Я невольно, сам того не желая, сравниваю, что было у Щедрова и что было у Калашника. А зачем я это делаю? — думал Рогов, не чувствуя, как за воротник течет вода. — Выходит, что я теперь стою между Калашником и Щедровым, стою и решаю для себя: с кем пойти и к кому приклонить голову? Нет, теперь уже для меня ясно, что с Калашником не пойду. Не нужен я ему. А Щедрову нужен? И со Щедровым не пойду. Тогда как же быть? Остаться одному, вот как сейчас один я нахожусь в этом подпрыгивающем кузове? «Поднимись, Рогов, на том месте, где упал». Щедров, выходит, прав, нужно мне подниматься. Одному оставаться никак нельзя, совсем пропаду. Надо искать выход. Нужно что-то делать. А что? И где, в чем выход?»
Вопросы остались без ответа. На площади в Усть-Калитвинской Рогов соскочил с грузовика и зашагал домой, радуясь тому, что перед глазами больше не гремела катавшаяся бочка. Открыл дверь и увидел Галину. Она или знала, что войдет именно он, и ждала, или случайно оказалась в прихожей.
— Женя? Что с тобой?
— Малость промок…
— Ты болен?
— Здоров, здоров…
Рогов поставил чемодан, снял мокрую шляпу, плащ, грязные сандалеты. Надел пижаму, шлепанцы и стоял, словно чужой, не зная, куда ему идти.
— Чаю хочешь? Продрог весь.
— Можно, можно…
— Ну что там, в Степновске?
Галина усадила мужа за стол и налила чаю.
— Что в Степновске? — Рогов подумал, глядя в стакан. — Город стоит на месте. А еще что?
— Удачно ли съездил? Женя, я серьезно спрашиваю. Посмотри на себя. Что с тобой?
— А что? Со мной все то же… Только прошу без сочувствий и расспросов.
— У Калашника побывал?
— Был, был, имел честь…
— Ну и что?
— Так… побеседовали.
До вечера крепился, отмалчивался. То брал на руки сына, играл с ним, даже пробовал шутить, смеяться, то разговаривал с тещей, наигранно, шутливо.
— Женечка, а Илью Васильевича посадили, — сказала теща певуче и так спокойно, точно говорила о чем-то обыденном. — А за что? Говорят разное, а толком никто ничего не знает.
— Так, так… Посадили. Ольга Петровна, может, и мне туда, следом за Логутенковым? Как, а?
— Господь с тобой, Женечка! Как можно такое говорить!!
— Значит, докатился… Так оно и должно быть. Посадили!
Ночью Рогов ворочался, вздыхал. Вставал, курил и снова ложился. Не спала и Галина. Лежала и думала: что же у него на душе и почему молчит?.
— Женя, чего играешь в молчанку? Вижу, душой болеешь, а сказать ничего не хочешь. Почему? Ведь я — то для тебя не чужая.
— Нечего сказать. Все уже сказано.
— Что у тебя на сердце?
— Одна сплошная боль… Теперь тебе стало легче?
— Дурак ты, Евгений, вот что я тебе скажу… Когда у мужа горе — у жены тоже горе, и жена всегда рядом. И стыдно так ей отвечать… Говори, что у тебя? Калашник ничем не помог? Так?
Рогов поднялся и, сидя на кровати, рассказал Галине о том, что было у Калашника.
— Мучит, Галя, вопрос: как мне теперь жить? Куда податься? Надо же что-то решать… Посоветуй, Галя.
— Один у меня совет: иди к Щедрову.
— Как же к нему пойду. С повинной?
— Так и пойди. Скажи, что тебе нужна работа, что из района ты никуда не уедешь.
— Значит, отправляться в Елютинскую?
— А что тут такого? Если нужно, поедем и в Елютинскую. Иди к Щедрову и ничего не бойся.
— Я не боюсь. Но я не могу… Трудно мне!
— Знаю, не легко. А ты пересиль себя и пойди. Ведь если ты захочешь, все сможешь. А тебе надо суметь. Пойми, Женя, надо! Если тебе трудно пойти к Щедрову завтра, сходи в другой день или через неделю. Но обязательно пойди! А пока все обдумай и успокойся. Если жена говорит, если жена советует…