— Ника! — сказала она, протягивая руки. — Что это ты так рано? У тебя что-то случилось? Какая-нибудь неприятность?
— Да, случилось, и через то есть к тебе, Катюша, важное дело. Вот и заявился ни свет ни заря.
— Так что же у тебя, Ника? Говори.
— Позови мамашу. Дело касается вас обеих, — ответил Никита и невольно, с радостью глядя на Катюшу, подумал: «Спасение ты мое, что бы я зараз без тебя делал?..»
Вошла с пустыми ведрами Евдокия Гордеевна. Женщина моложавая, при здоровье, с голыми выше локтей сильными руками, она держала в них ведра и с удивлением смотрела на Никиту, ждала, что же он скажет.
— Евдокия Гордеевна, прошу вас, поставьте свои ведра и присядьте на минутку, — сказал Никита. — Катя, ты тоже сядь. Я припожаловал в такую рань только потому, что имею к вам, мамаша, и к тебе, Катюша, исключительно важный и исключительно неотложный разговор.
Прохаживаясь по небольшой комнате, меряя два шага к дверям и два шага от дверей к окну, Никита сказал, что Клава с детьми ушла от него, и при этом вид у него был бравый, решительный.
— Без лишних слов, без обиняков, я свободен, как птица в чистом небе, — заключил он, продолжая ходить. — Так что причина моего раннего, как говорят грамотные люди, визита состоит в том, чтобы сейчас же, не мешкая и не раздумывая, увезти с собой Катюшу как свою жену и хозяйку моего дома. Потом мы поженимся, а через время, слышите, мамаша, через самое короткое время заберем и вас к себе. — Он невесело улыбнулся. — Так что я напрасно чинил крышу вашей хаты. Хватит вам ютиться в Подгорном. Жить теперь вам в станице. Вашу хатенку продадим, ибо у меня имеется шатровый, под оцинкованным железом дом о четырех комнатах, не считая кухни и веранды. — Теперь уже приветливо улыбнулся будущей теще, подумал: «А что, эта птичница женщина еще молодая, и силенка у нее имеется, вот она-то и станет управлять моим хозяйством, а Катюша будет ей помогать»…
С тем же бравым видом Никита снова прошел от дверей к окну. В комнате стало так тихо, что он слышал и свои размеренные шаги, и слабое поскрипывание половиц.
— Женщины, чего же вы приумолкли? — спросил Никита, стоя спиной к окну и заслоняя собой почти весь просвет. И Катя никогда еще не видела его лицо таким черным и страшным. — Дорогие женщины, я не слышу положительного ответа. Почему, Катюша? Скажи хоть слово. Помню, в те, в прошлые мои приезды ты была смелая, разговорчивая, а теперь что-то оробела. А чего робеть-то? Все так просто и понятно: у меня нет жены, я свободен, и ты едешь ко мне насовсем…
— Погоди, Ника. — Катя застегнула на полной груди кофточку, скрестила руки и вздрогнула, словно в ознобе. — Я не оробела и ничего не боюсь… Только зачем же так, в спешке? Надо спокойно обдумать, обсудить.
— Чего обдумывать? — Никита сделал два шага и остановился рядом с Катей. — Чего еще нам обдумывать, Катюша? Нечего ни гадать, ни думать! Вот при мамаше говорю тебе: будь моей женой! Чего еще обдумывать, чего еще ждать? Хватит нам тайной любови… Поедем!
— Ника, мне же на работу… заступать на дежурство.
— Смешно и несерьезно! Какое может быть теперь у тебя дежурство, черт! — искренне удивился Никита. — Ты моя жена, будешь жить королевой, и с твоими птицами все кончено! Верно, Евдокия Гордеевна? Вы, как мать, скажите нам свое слово, так сказать, благословите. И то, что вы нам скажете, будет для нас с Катюшей законом. Говорите, мамаша! Объявляйте свой приговор!
— Ох, дети, дети, не знаю, что вам и сказать! — Только теперь Евдокия Гордеевна поставила на лавку ведра и грустно посмотрела на дочь и на будущего зятя. — Никита Андреевич, как-то все это для нас неожиданно, будто во сне… И ежели, дети, хотите знать, что я вам скажу, то вот мое слово: Катя, дочка моя единственная, ты и так в жизни несчастливая, замужество у тебя было горькое. Так что я, как мать, советую: поезжай. Может, там, у Никиты Андреевича, и хоронится от тебя твое счастье. И коли вы давно уже любите друг дружку и Никита Андреевич просит тебя, сам приехал за тобой, то в этом, видно, твоя судьба… Поезжай, дочка!