— Что, нравится? — спросил Андрей Саввич.
— Не машина, а разумное существо! — Барсуков оторвал взгляд от все так же спешивших в барабан колосьев, спросил: — Не трудно втроем?
— Ничего, малость недоспим, постараемся, на то она и страда.
— Взял бы к себе еще одного комбайнера.
— Обойдусь. — Андрей Саввич посмотрел на Барсукова жалостливыми, заскучавшими глазами. — Тимофеич, ежели мне кого и недостает, так это моего третьего сына. Что там слыхать про Никиту?
— Пока ничего не слышно.
— Неужели милиция бессильна?
— Ищут, да все без толку.
Ни Барсуков, ни Андронов, разумеется, не знали, что в то время, когда они говорили о Никите, тот был дома и обрадованная мать успела и согреть воду, чтобы сын помылся и переоделся во все чистое, и накормила его. И когда Барсуков, довольный работой андроновского звена, сел в «Волгу» рядом с Ванюшей и поехал дальше, он разминулся с летевшим сломя голову мотоциклистом, даже не успел рассмотреть, кто это промелькнул мимо.
Это был Иван Андронов, он ехал к отцу, чтобы сообщить ему о возвращении Никиты. Увидев Ивана и еще не понимая, почему он приехал, Андрей Саввич остановил машины, спустился на землю.
— Твоя же смена вечером, — сказал он Ивану, — чего заявился?
— Никита вернулся, — сказал Иван. — Мать просила тебя приехать домой.
— Где же он пропадал?
— Не знаю. Ты поезжай, а то мать ждет.
— Ну, становись на мое место и веди машину, а я на твоем бегунке смотаюсь в станицу, На полный хедер не бери, ячмень сильно густой, колос тяжелый, так что барабан не поспевает проглатывать, может быть потеря зерна. — Андрей Саввич невесело усмехнулся в усы. — Знать, беглец сам, добровольцем, припожаловал? Убедился, что в бегах не проживешь?
— Выходит, что так, — согласился Иван, легко поднявшись на комбайн.
— Какой же он из себя?
— Я его не видал. Он же пришел к вам, а не в свой дом.
Андрей Саввич смотрел вслед удалявшемуся комбайну, постоял еще немного и, как бы убедившись, что вручил штурвал в надежные руки, поднял лежавший на стерне еще горячий мотоцикл, уселся на него и, наклоняясь вперед, покатил напрямик, по жнивью.
Дома Андрея Саввича встретила жена, опечаленная, со слезами на глазах, и пока он катил мотоцикл по двору, шла рядом и рассказывала о Никите.
— Что у него засело в душе — опосля разузнаем, — сказал он. — Скажи, что зараз делает?
— Ничего… Велел закрыть в горнице ставни, спрятался в темноте, как сыч. Я заглядывала к нему, думала, может, спит. Нет, примостился на диване и сидит, пригорюнившись.
— Ты-то говорила с ним?
— По-всякому. Я и с лаской к нему, и так, и сяк.
— А он что?
— Помалкивает… Ох, Саввич, поглядела я на Никиту, чужой он какой-то. Внутри у него что-то надорвалось. Дети к нему подбежали, обрадовались. Витя, паренек серьезный, спрашивал, интересовался, где он был и почему он с бородой. Хоть бы слово молвил сынам. Глядит на них жалостливо и молчит, а в глазах, веришь, слезины, как горошины.
— Где сейчас внуки?
— Послала в больницу. Надо же Клаве сказать, что Никита вернулся… Ну, пойдем к нему, может, с тобой разговорится…
— Вот что, мать, я один, без тебя, с ним потолкую. По-своему, по-мужски. А ты поди и открой ставни.
Андрей Саввич приставил к стенке мотоцикл, снял картуз, пригладил ладонями жесткий седой чуб и направился в горницу. В то время, когда он вошел в нее, открылись ставни, полуденный свет заблестел в окнах, и Никита, увидев отца, вдруг вскочил с такой поспешностью, с какой провинившийся солдат вскакивает перед своим командиром.
— Сиди, сиди, Никита, — сказал Андрей Саввич. — И я тоже сяду. Значит, явился? Это хорошо! Давно тебя ждали… А где был? Где пропадал? В лесу отсиживался? Так, что ли? Да смотрел ли ты на себя в зеркало? Ты же похож на бродягу!
Никита молчал, наклонив голову и глядя на свои босые ноги.
— Как теперь думаешь жить? Чем намерен заняться? За какое дело возьмешься?
И снова Никита не отвечал.
— Да ты что? Или оглох и моих слов не слышишь? Или онемел? А может, издеваешься над батьком? Где пропадал, я тебя спрашиваю?
— Где я был, там меня уже нету.
— Так, это понятно… Но чего же ты так долго прятался? Чего ради оброс бородой, как цыган?
Никита поднялся и, переступая с ноги на ногу, молчал.
— Ну, ты уже знаешь, что Клавдия лежит в больнице, плохо у нее со здоровьем. Пусть подлечится. В твоем доме живут квартиранты. Твои кабаны, корова, птица, кролики временно находятся у Петра. Дом жильцы могут освободить, ежели пожелаешь, а живность свою забирай хоть сегодня. Только теперь начинай жить не так, как жил, хватит тебе позорить фамилию Андроновых. То, что с тобой было, выбрось из головы и позабудь навсегда. Что ж ты молчишь, как воды в рот набрал? Или задумал начинать все сызнова?