Ту самую комнату с одним, выходившим во двор окном, в которой жили Эльвира и Жан, заняли Степан и Тася. Мать сама постелила им, глядя на сына и на невестку счастливыми глазами: она еще не знала, о чем, сидя под осокорем, говорили отец и сын.
— Как раз ко времени освободилась комната, — говорила она весело. — Поселяйтесь и живите. Тут вам будет хорошо.
Она пожелала молодым спокойной ночи и ушла. Степан и Тася сидели на кровати, Тася ждала, что Степан расскажет ей о своем разговоре с отцом, а он молчал.
— Ну что, Степа? — не утерпев, спросила она. — О чем договорился с батей?
— Ни о чем. Уезжать нам надо.
— Зачем уезжать? И куда?
— Будем ложиться спать, а завтра видно будет, куда нам податься.
Степан погасил свет. Луна заглядывала в окно, на полу раскинула серебристый рушник, на подоконнике блестел графин. Степан и Тася видели эти заманчивые лунные блики, а думали о том, что завтра надо куда-то уезжать. Легко сказать — уезжать. А куда? Они не знали, и поэтому начинать разговор об этом им не хотелось. Только когда в комнате вдруг потемнело, на полу не стало рушника и на подоконнике не блестел графин (наверное, луна спряталась за тучу), Степан повернулся к Тасе и, понизив голос до шепота, спросил:
— Тася, с батей ни о чем не говорила?
— Я? — удивилась Тася. — Ни о чем… Я боюсь его.
— Бояться нечего.
— Он какой-то нелюдимый…
— Только с виду, а сердце у него доброе… Сам сказал, чтобы ты пожила у них, пока я устроюсь.
— Степа, это невозможно! Одна я не останусь.
— С матерью тебе будет хорошо. Мать тебя любит.
— Все одно не останусь. Ни за что! Уедем вместе, куда хочешь — согласна хоть в самую тундру.
— До тундры нам не доехать. — Степан заговорил еще тише: — Подумай, Тася, тебе скоро рожать. Допустим, приедем мы на новое место. Ни жилья, ни денег, ни работы. Кто нас там ждет? Никто. Кому мы там нужны? Никому. Где будем жить? Чем кормиться? Так что отец хоть и выпроваживал меня, а в одном он все ж таки был прав: лучше всего сперва мне поехать одному. Устроюсь с работой, подыщу жилье, а тем временем ты родишь сына или дочку и ко мне приедешь уже не одна. Ну что, согласна?
— Степа, не оставляй меня, прошу, умоляю, — сквозь слезы говорила Тася. — Плохо или хорошо, а мы вместе. Без тебя я не смогу…
— Ну почему не сможешь? Надо суметь, понимаешь, надо. Ведь мы думали с год пожить в Холмогорской. Не получилось, планы наши нарушены. Надо тебе с этим считаться… Ежели не желаешь оставаться у моих родителей, поживи у своей бабушки, — добавил он, помолчав.
— И у бабушки не останусь. Как же я одна, без тебя? — Тася приподнялась на локте, хотела сказать что-то важное, и ее коса упала Степану на грудь. — Степа, ты не бойся, мы как-нибудь проживем. Вместе всегда легче. И рожать мне не так будет страшно, когда ты недалеко от меня. Не оставляй одну, Степа. Не оставишь?
— Завтра пойдем к Максиму, — не отвечая Тасе, сказал Степан. — Надо с Максимом потолковать, может, он что посоветует.
— Да и к Дарье Васильевне можно зайти, — поспешила сказать Тася. — Она тоже что-то подскажет.
— А если и Максим и Даша скажут, чтоб мы уезжали?
— Тогда уедем вместе.
— Куда?
— Подумаем, — ответила Тася после долгого молчания. — Только не оставляй меня одну.
Разговаривая шепотом, Степан и Тася не знали, что рядом, в соседней комнате, отец и мать тоже не спали. Узнав, что отец не принял Степана в свой отряд, Анна Саввична расплакалась, начала корить мужа, говоря ему, что своих детей он никогда не любил и не жалел и что оттого и не живут они с родителями.
— Гриша, считай, не вернется, а Степана сам прогоняешь, — плача, говорила она. — На старости лет останемся одни…
— Эх, беда! Забеспокоилась, наседка, растеряла цыплят. А цыплята давно живут сами по себе, без нас, и в нашей опеке не нуждаются. Да и поглядывают на нас с усмешкой и не чают, когда уже переведутся на свете такие старомодные родители, как мы с тобой.