В прихожей послышался знакомый басок:
— Кто? Отец! Ну, наконец-то! Где же он?
В комбинезоне, какие носят трактористы или шоферы, загорелый, веселый, с растрепанным белесым чубом, Дмитрий влетел в кабинет и обнял отца.
— Рад! Очень рад, отец, что вижу тебя в своей квартире! В Холмогорской-то тебя не поймать. Сколько раз бывал в станице, а повидаться с тобой не мог.
— Нахожусь в степу, при тракторе.
— Знаю, знаю! Ну вот и хорошо, что нашел время и приехал. Только почему один, без матери?
— В дальнюю дорогу одному ехать сподручнее, — уклонился отец от ответа. — Да и при хате кому-то надо быть.
— А мы с уловом! — похвалился сын. — И главный рыбак — вот он, перед нами!
Дмитрий подвел к отцу худенького паренька лет двенадцати, в свитере и в коротких штанишках. Чубчик у него вихрастый, такой же, как и у Дмитрия, глаза большие, по-детски задумчивые.
— Вот какой у тебя внук! Вырос, а?
— Да, вытянулся.
— А как умеет ловить рыбу! — Дмитрий привлек сына. — В деда пошел, рыбак заядлый! И за руль уже садится, вот подрастет и станет управлять машиной… Гена, обними и поцелуй дедушку Василия.
— Зачем же нам обниматься и целоваться? — спросил Гена, и бледное его личико порозовело. — Можно и без этого. — Он протянул деду руку. — Здравствуйте, дедушка!
— Вот оно, молодое поколение! — воскликнул Дмитрий. — «Можно и без этого» — надо же придумать!
Василий Максимович обнял внука и сказал:
— Молодец, Гена, нам, мужчинам, нежности ни к чему. — И участливо спросил: — Знать, любишь рыбачить?
— Люблю.
— Молодцом! Сколько поймал?
— Штук двадцать.
— Какая рыба?
— В озере хорошо идет на крючок серебряный карп. Его там много!
— И большие попались?
— Во какие! — Гена широко развел руки.
— Да неужели такие? — искренне удивился старый рыбак. — А не брешешь, парень? Рыбаки, они мастера разводить руками и брехать.
— Что такое «брешешь»? — спросил Гена.
— Разве не знаешь этого слова? Знать, говоришь неправду.
— Верь ему, отец, — сказал Дмитрий. — В самом деле карпы попались очень крупные. Я уже сказал, чтобы их поджарили на завтрак.
— Ка-а-ак ударит хвостом! — сказал Гена. — А я его сачком — и готово!
— Гена действительно умеет работать сачком, — подтвердил Дмитрий. — Мастер!
Вошла Галина, ласково улыбнулась мужчинам, сказала:
— Василий Максимович, для вас приготовлена ванна.
— Обойдусь, зачем же, — возразил отец. — Ни к чему.
— Никакого беспокойства! — тоном приказа сказал Дмитрий. — Следуй за мной, отец! Примешь ванну, и будем завтракать.
— У нас в Холмогорской…
— Что там у вас в Холмогорской, — перебил Дмитрий, — меня сейчас не интересует. Пойдем, пойдем!
После ванны Василий Максимович был облачен в пижаму цвета увядшего камыша, тесную в плечах, с узкими рукавами, и это несколько смущало старика. Сидя за столом, с еще влажным седым чубом, зачесанным на косой пробор, он не переставал чувствовать жавшую в плечах и под руками чужую одежонку. Все так же мило улыбаясь гостю, Галина предложила ему отведать салат из помидоров под майонезом.
— А это — старание наших рыбаков, — добавила она, положив на тарелку свекра кусок поджаренного карпа. — Можно сказать, наглядное доказательство правоты вашего внука.
Тем временем Дмитрий налил вина в высокие, из зеленого хрусталя, бокалы, поднялся и сказал:
— Дорогой отец, с прибытием! Мы так рады видеть тебя в своем семейном кругу. Выпьем за здоровье твое и мамы!
— Спасибо, дети, — ответил Василий Максимович.
Выпили вина, за столом стало оживленно, и Екатерина Астафьевна, придерживая пальцами свои не в меру шустрые сережки, рассказала Дмитрию, как она приняла Василия Максимовича за Гайворонского. Как бы желая подтвердить свою мысль о том, что Гайворонского не мудрено принять за кого-то другого, она припомнила забавный случай, который произошел на животноводческой ферме, когда там снимался художественный фильм. Подвыпившие скотники признали загримированного Гайворонского за своего заведующего и начали угощать водкой.
— Ну, и что артист? — спросил Дмитрий. — Не растерялся?
— Нисколько.
Все добродушно рассмеялись, и только Василий Максимович был грустен. Отчего бы? Может, оттого, что пижама цвета увядшего камыша не переставала жать в плечах? Ведь то радушие, с которым он был принят в семье сына, не должно было огорчать. А на душе тоскливо. «Холмы сидят в моей голове, вот через них и тоскую, — думал он. — Дмитрий помалкивает, сам разговор о холмах не заводит. Придется мне начинать. А где? И как? Может, тут, за столом, и начать без всяких обиняков»…