— Как-нибудь, — неуверенно пообещал Никита, и они разошлись.
«Эх, беда, не ко времени коню корм, так и мне это приглашение, — думал он, не замечая, как уже вышел в поле. — Случись это раньше, ни за что бы не отказался, обязательно и с радостью навестил бы Лизу. Все такая же развеселая, все такая же белозубая, не бабочка, а заглядение. И откуда взялась? Никогда мы не встречались, а тут — на тебе, Лиза. Даже не верится, что это была она и что говорила со мной. А может, сходить, попарубковать? Приглашает же… Нет, по всему видно, в парубки я уже не гожусь»…
— А! Вот он где, бродяга!
Это Иван Андронов подкатил на мотоцикле, неслышно затормозил, скользя сапогами по траве.
— Ну, здорово, братуха! — Иван протянул Никите пахнущую землей и бензином руку. — Куда путь держишь?
— Так, иду… Сказать — никуда. А ты откель заявился?
— С отряда. Только что сдал Петру смену. Теперь мы с Петром одни, батя наш лежит… Я ехал домой, гляжу, маячит сильно знакомая фигура, ну, я и прибавил газку. Усаживайся сзади, подвезу!
— Куда поедем?
— К тебе домой, а ко мне в гости. Ты что это обходишь свой дом, хоть бы один раз заглянул.
Не отвечая Ивану, Никита молча усаживался на заднем сиденье.
— Валя, жена моя, тоже хотела тебя повидать.
— На что я ей понадобился?
— Клава просила повидаться с тобой. — Иван оглянулся на брата. — Ну, держись, поехали!
Как только Никита вошел в свой двор, и вот тут, впервые, в груди у него что-то шевельнулось, какое-то странное тепло, знакомое и радостное, растеклось по телу. И было ему обидно, что куда он ни смотрел, к чему ни обращал взгляд, всюду видел запустение и одичание, и во всем дворе, как на кладбище, не было ничего живого. И Серко, сидевший на задних лапах возле обгоревшего бревна, казался как бы окаменевшим. Своими немигающими глазами он смотрел на хозяина. Не подошел, не помахал хвостом, а только зевнул, как бы говоря: «Не хочу ни подходить к тебе, ни разговаривать с тобой, все одно понять тебя я не могу». Наполовину сгоревшие ворота покосились, готовые упасть, калитка повисла на одной петле, как на одной руке, золу затянуло, как броней, жесткой коркой, и над всем подворьем стоял, не выветриваясь, не пропадая, вонючий, прокисший запах застаревшего дыма. «Тебя все нет и нет, а без хозяина нам ох как трудно, некому нас ни починить, ни подправить, ни навести былой порядок», — слышался Никите внутренний голос.
Приглашая брата войти в дом и пропуская его вперед — так обычно уступают дорогу важному гостю, — Иван сказал, что две комнаты занимает он с Валентиной, а две — Иван Нестеренко, молодой, недавно женившийся тракторист.
— Кухня у нас общая, — добавил он. — Нам не тесно. Живем мы ладно, дружно. Вот только надо бы условиться с тобой о квартирной плате. А то живем бесплатно, как в своем доме.
Никита молчал. Было видно, его не радовало ни то, что в его доме квартиранты живут дружно, ни радостная, неподдельная улыбка Валентины, ни вышедшая из комнаты и уважительно поклонившаяся ему молоденькая, как школьница, жена Ивана Нестеренко. Никита думал о том, почему то радостное чувство, которое при входе в дом затеплилось у него в груди, вдруг куда-то пропало. Он хмурился еще больше и никак не мог отделаться от мысли, что зря сюда пришел.
Иван поглядывал на брата, смирно сидевшего на стуле, и видел в нем не то чтобы что-то незнакомое, а до странности что-то отчужденное. Отчужденным казалось и его худое, окаймленное бородой лицо, потемневшее и постаревшее, и скучный, ко всему безучастный взгляд, и расстегнутая, давно не стиранная рубашка, открывавшая волосатую грудь, и острый, часто, рывками двигавшийся кадык. Ивану хотелось поговорить с Никитой спокойно, по-родственному, чтобы понять, что у него творилось на душе, и он не знал, как начать этот неприятный разговор. Желая скрыть свою робость, Иван стал рассказывать о станичных новостях, в частности о том, как их брат Петро не послушался отца и купил «Жигули» и как с женой и с детьми Петро ездил на этих «Жигулях» через перевал к морю.
— Много интересного рассказал Петро, — заключил Иван. — Дорога к морю была трудная, но «Жигули» машина отличная.
Никита молчал, казалось, ни о чем не слышал и не хотел слышать, и это его равнодушное молчание было удручающим и тягостным. Таким же он остался и тогда, когда Иван, посмеиваясь и весело поглядывая на Валентину, рассказал забавную историю о том, как жена тракториста Семена Антипова узнала о любовных похождениях своего мужа и цепью приковала его к ножке железной кровати.
— Да ты знаешь Антипова Семена, твой одногодок и бабник, каких поискать! — нарочито весело говорил Иван. — Так вот этот Антипов два дня пролежал на кровати. Узнали о его несчастном положении в отряде. Пришлось посылать к страдальцу комиссию из профкома вместе со слесарем, чтобы выручить попавшего в беду Семена…