9
Еще не рассветало и в небе еще не погасли звезды, когда Василий Максимович вышел из хаты. Умылся возле колодца, прямо из ведра, причесал седую жесткую чуприну. Вернулся в хату и сказал Анне, что верши пойдет трусить со Степаном.
— Пусть хоть разок поглядит зорю на реке.
— Не буди, Вася, парня, не надо, — просила Анна. — Сам всю жизнь спешишь, торопишься, и детям от тебя нету покою. Пусть Степан поспит.
В сенцах, в темном углу, Василий Максимович отыскал цибарку, куда еще с вечера положил до черноты замасленные куски жмыха. Распространяя по двору запахи поджаренного подсолнечного масла, он с цибаркой прошел в сарайчик, где спал Степан. Прошел мимо мотоцикла к сбитой из досок кровати, ощупал подушку, одеяло и удивился: «Пусто… Вот она, какая штуковина, нету Степана»…
Вернулся в дом, сказал:
— Мать, а Степан-то еще и не ложился. Где пропадает?
— Сам был молодым, небось знаешь, где парни по ночам бывают.
— Может, зазоревал у своей раскрасавицы? Как ее? У Таисии…
— Иди, иди, буркун старый, а то рыба, не дождавшись тебя, из верши повыскакивает.
— Рыба никуда не денется, а вот с сыном, вижу, происходит что-то неладное. Уже дома не ночует. — Задержался в дверях. — И в армии ума-разума не набрался. Трактор бросил, потянулся к сочинительству. А кто будет пахать, сеять?
— Найдутся, о чем печаль, — сказала Анна. — Сам-то ты сколько обучил трактористов? Петя Никитин, твой любимец, не можешь им нахвалиться, братья Завгородние, наш сосед Андрюшка Климов, муж и жена Кондратьевы — все тобой обучены. Да мало ли их еще? Почитай, весь отряд твои ученики.
— То Завгородние да Кондратьевы. А где Бегловы?
— Кому, Вася, трактор да земля, а кому и что-то другое, — рассудительно заговорила Анна. — В жизни всему причиной призвание. Николай, сынок Евдокии Акульшиной, стал ученым. Сказывают, атом раскалывает. Талант! А наш Митя? Какой умный да башковитый! А Андроновы Петро и Иван остались с батьком. Каждому свое.
Василий Максимович не стал возражать. О Дмитрии ему вообще говорить не хотелось — отрезанный ломоть. Посмотрел на дверь комнаты, где спали приехавшие вчера из Степновска дочка Эльвира с мужем, спросил:
— Что Эльвира со своим муженьком?
— Спят… Рано еще.
— Я не об этом. Объяснили тебе, чего ради заявились? Кто улетает в город, а эти прилетели из города. Надолго?
— Эльвира сказала, что насовсем, — ответила Анна. — Их привез сам Барсуков, квартиру обещал, — с гордостью добавила она. — Барсуков разыскал их в Степновске и сказал: станица у нас людная, а постричься, побриться, или женщинам сделать прическу негде. По этой причине в Доме быта открывается салон красоты.
— Салон красоты в Холмогорской? — Василий Максимович усмехнулся. — Ну и выдумщик же этот Мишка Барсуков!
И пошел через огород, по протоптанной стежке. Над Кубанью брезжил рассвет, далеко на чистом небе проступали слабые контуры Кавказских гор, далеко от реки карагачевые заросли поднимались темными кущами, на воде, предвещая хорошую погоду, стлался реденький, почти невидимый туман. Вода прибыла еще больше, так что колышка, к которому была привязана лодчонка, уже не было видно. Василий Максимович спустился по ступенькам, засучил рукава и с трудом отыскал в воде цепь, отвязал ее и с ходу шагнул в качнувшуюся лодчонку. Веслом толкнул о берег, и лодчонка, кружась и подплясывая, понеслась по реке. Наклоняясь то в одну, то в другую сторону, он направлял лодку через стремнину и вскоре причалил к вербе с кривым стволом. Верба стояла так глубоко в воде, что ее ветки цеплялись о лодку. Положив весло, Василий Максимович присел, закурил, прислушиваясь к шороху тершейся о вербу лодки. Курил, смотрел на реку, а перед глазами стоял Степан со своей беспечной улыбкой. «Может, мать права, нечего мне болеть душой, — думал он. — Степан не ночевал дома? Ну и что? Дело известное, молодеческое. А то, что потянулся не к земле, а к газете, тоже не моя вина. Вот непонятно, почему Эльвира заявилась домой да еще и в штанах, будто какой кавалерист. Городская, что тут скажешь. Муженек у нее тоже из тех, из патлатых, похожий на молоденького дьячка. Знать, приехали открывать в станице салон красоты. Вот она, какая пошла жизнюшка, в казачьей станице — салон красоты»…
Василий Максимович бросил окурок, опять до локтей засучил рукава и погрузил в воду волосатые, жилистые руки. Нащупал привязанную к вербе веревку, потянул ее, чувствуя, как что-то тяжелое отрывается от илистого дна. Всплыла, чернея ребристой спиной, верша, раздался всплеск и знакомый, холодящий душу треск рыбы, заплескалась вода. Он поднял вершу в лодку, открыл дверку. Рыбу брал осторожно, чтобы не выскользнула из рук, и клал в цибарку с водой. «Хорош сегодня улов, — думал он. — Сколько раз примечал: усачи и голавли завсегда идут в вершу, когда Кубань в разливе и когда вербы купаются в воде»…