Вечером, уже затемно, со степи вернулся Василий Максимович. Завел во двор мотоцикл, через голову стянул взмокревшую, прилипшую к телу рубашку. Подставлял под умывальник крепкую, в седых завитках, шею, плескался долго, старательно. Анна подала полотенце, Василий Максимович вытер лицо, голову, сел ужинать, не проронив ни слова. Анна непонимающе смотрела на мужа.
— Или сегодня там, на тракторе, балакать разучился? — спросила она. — Или что случилось? Чего молчишь?
— Что-то в хате тихо. Где гости?
— Утром ходили в свой салон, все там уже наладили, завтра начнут работать, — ответила Анна. — А зараз на танцах во Дворце.
— И Гриши не слышно.
— Отправился к своему дружку.
— Может, к подружке?
— А хоть бы и к ней. Люся девушка славная, да и дружат они, считай, с первого класса.
— Что-то не по душе мне эта ихняя дружба. Завсегда вдвоем, как сналыганные бычки.
— Знать, пришла пора. — Анна Саввична веселыми глазами посмотрела на мужа. — Парню-то уже скоро восемнадцать.
— Рано ему еще женихаться.
— А припомни, каким сам начинал парубковать. Сколько тебе и мне было годочков, когда мы ночью гуляли на холмах? Что, али уже позабыл?
— То я, а то Гриша.
— Я не вижу разницы. Молодость у всех одна.
— Я на скрипке не играл и столько годов в школе не учился. И от родителей, как тебе известно, не уезжал.
— Скрипка не в счет. Потому как приходит время любить, то тут уже для всех один закон.
— Умная ты баба. Погляжу на тебя — министр!
— Только сейчас и увидел? Поздно. — Желая переменить разговор, Анна Саввична спросила: — Чего сегодня задержался до ночи? Обещал же вернуться рано.
— Петро Никитин задержал.
— Ну что там у него родилось?
— Дочка, нареченная Анной, — ответил Василий Максимович, поглаживая усы. — Вот новорожденная Анна и задержала Петра, а Петро задержал меня.
— Ну как он? Рад?
— Сияет парень. — Василий Максимович затаил в усах улыбочку. — А у нас-то первым был сынок…
— Ты тоже, помню, сиял.
Василий Максимович тяжело вздохнул.
— Позабыл уже… Давненько это было.
— Вася, что-то ты ешь плохо. Может, водочки выпьешь?
— Разве что в честь новорожденной Анюты? Так и быть, налей!
Выпил рюмку водки, крякнул, ладонью чесанул жесткие усы.
Пришел Гриша, в школьном костюме, рубашка затянута ремнем, под мышкой футляр со скрипкой. Василий Максимович посмотрел на сына и удивился. Первый раз увидел: как же, оказывается, Гриша похож на мать. Лицо молодое, нежное, как у девушки, чубчик светлый.
— Гриша, есть хочешь? — спросила Анна. — Поди переоденься и садись ужинать. — Гриша ушел в свою комнату. — Вот и последний наш отросточек уже вырос.
— Да, подрос, — согласился Василий Максимович. — И как он зараз на тебя похож. Вылитая Аня. Помнишь, как ты была тогда, на холмах… Ночь, луна, маки…
— Эх, ноченьки, ноченьки ушедшие, разве их забудешь…
Когда Гриша сел к столу, Василий Максимович спросил:
— Ну, сынок, похвались, как там твой Шопен?
— Я весь вальс знаю наизусть. Играть же надо без нот, — ответил Гриша. — Я буду играть соло…
— Ну, ну, действуй, — одобрительно отозвался отец. — А летом посажу тебя за рычаги гусеничного послушать степную музыку.
— Кто о чем, ты опять о тракторе, — с обидой сказала Анна. — Будто не о чем с сыном побалакать.
— Ну что, Гриша, на холмах еще не бываешь? — спросил отец. — Я в твои годы…
— Зимой бывал, — ответил Гриша. — Весь наш класс катался на санках.
— А теперь, весной, еще не был? Там уже зацвели маки.
— Не знаю, может, еще коллективно пойдем.
— Сходи один, без никого. Или вдвоем с подружкой.
— Ну чего прицепился? — сказала Анна. — Дай парню поесть.
Василий Максимович вышел из-за стола, поправил под поясом рубашку, топнул ногой, словно собираясь танцевать.
— Гриша, сыграни-ка для меня развеселую! Плясовую, чтоб с огоньком! Лезгинку умеешь?
— Не умею. — На чистое лицо Гриши наплыл румянец. — Если бы ноты да сперва их разучить.
— Знать, требуются ноты? — удивился отец. — А я, дурень старый, думал, что лезгинку можно играть безо всего. Выходит, нельзя.
Василий Максимович уже лежал в постели, когда хлопнула калитка и в хату, тихонько смеясь и вполголоса разговаривая, вошли Эльвира и Жан. «Развеселая подобралась парочка, — подумал он. — Детишек нету, ни тебе забот, ни печалей… Радостно живут». В хате снова стало тихо, было слышно, как булькала, падая из рукомойника, вода. Василий Максимович ворочался, поправлял подушку, хотел уснуть и не мог. Не зажигая свет, поднялся, взял папиросу, спички и ушел в сенцы.