— Что ж они? — спросила Анна. — Между собой ладно живут?
— Да кто их поймет! — Тетя Надя наклонилась к Анне и понизила голос: — Эта стенка у нас тонкая, бывает, слышу голосок Таси. Что-то доказывает аж со слезами, а Степа бубнит, уговаривает. И тут же, через какую-то минуту, слышу: смеются, хохот раздается. Истинно дети! Анна Саввична, ты меня пойми как мать. Своих-то дочек поблизости нет. Дочки у меня тоже славные, умницы. Старшая, Ниночка, врач детский, а Людочка телеграфистка. Думаю о них часто, а останусь одна в хате — беда! А со Степой и Тасей мне хорошо, рядом молодежь, уже веселее. Гляжу на них, слышу вот этот ихний веселый смех и, веришь, свою молодость припоминаю. Мой-то Прокоша, как и Степа, был весельчак и собой пригожий, ласковый. А как меня оберегал! Провожала на фронт, плакала, света белого не видела. «Не плачь, говорит, вот отвоюю, вернусь с войны»… — Она ладонью прикрыла повлажневшие глаза. — Не вернулся, бедолага…
— Их много там осталось, тех, что от сердца оторваны. — Анна Саввична помолчала и, желая заговорить о другом, спросила: — Ты тоже в редакции служишь?
— Ага… Уборщицей и рассыльной. — Тетя Надя усмехнулась. — Самая заглавная — кто куда пошлет.
— Не знаешь, как у Степы на работе? Ладится?
— Сутолочная у него работенка, ей-богу! То ездит по району, то бегает по станице, разные заметки собирает. Заявится Степа в редакцию — сразу садится писать. Дома тоже от стола не отходит. Иной раз загляну, хочется поговорить, а Тася показывает пальцами, чтоб не мешала.
— Трудно им будет зимой. — Анна тяжело вздохнула. — Жилье-то холодное.
— А чего трудно? — удивилась тетя Надя. — Зимой я возьму их к себе. Сама стану жить на кухне, а им отдам большую комнату. Я просила теперь перебраться ко мне. Не пожелали.
— Что-то Степа все не идет, — грустно сказала Анна.
— Зараз я отыщу его. Анна Саввична, подожди еще малость. — Тетя Надя остановилась в дверях. — Я мигом!
Оставшись одна, Анна опять не утерпела, раскрыла папку, перевернула одну страницу, вторую. «И тут про батька», — подумала она и начала читать.
«Куда идеть станица? — излюбленный вопрос моего отца. Он не знает, что правильно надо говорить не идеть, а идет. Куда идет станица? Вопрос в самом деле не простой. Но почему он волнует, допустим, не Барсукова и не сестру Дашу, а моего отца? Казалось бы, что ему еще нужно? Есть слава, почет, уважение. Пахал бы землю, сеял бы пшеницу, жил бы себе спокойно. А он: „Куда идеть станица?“ Думает, размышляет. Видимо, те перемены, активным участником которых сам он является, и радуют и пугают, и ему хочется осмыслить, понять, что же происходит вокруг и куда идет его родная Холмогорская»…
«Еще не работая в газете „Кубанская заря“, я получил задание написать очерк о рыбном хозяйстве „Холмов“. На берегу Труновского озера я увидел двухэтажный кирпичный домик в окружении молодых вербовых кущ. На первом этаже — кухня и столовая, на втором — гостиная с диванами и телевизором на тонких ножках и две комнаты-спальни, обставленные новой мебелью. Я знал, что этот кирпичный домик на высоком, заросшем травой берегу был построен недавно и почему-то назывался Казачьим куренем. Управлял Казачьим куренем Игнат Савельевич Коньков, бритоголовый, с могучими плечами казачина. На нем был длинный, ниже колен, фартук, рукава засучены, он умело нанизывал на блестящие шампуры кусочки мяса вперемежку с колечками репчатого лука. Из окна был виден дощатый причал, две слегка покачивающиеся лодки — одна с мотором, другая с веслами — и жаром пламенеющий костер, с двух сторон обставленный кирпичами. Не обращая на меня внимания, Коньков понес четыре шампура к огню, положил их на угли так, что концы легли на кирпич, и сразу же в окно потянуло дымом и горелым салом.
— Не ко времени, парень, прибыл, — сказал он, фартуком вытирая бритую, взмокшую голову. — Тех рыбаков, каковые тебе нужны, зараз нету, прибудут завтра. А зараз с минуты на минуту поджидаем гостя из „России“ — Василия Васильевича Харламова. Да ты что? Неужели не знаешь Василия Васильевича, председателя „России“? Его все знают, исключительно душевный мужчина! А какой хозяин — поискать!
— Шашлыки для него?
— А как же! Угощаем соседа и дорогого гостя.
Я уже собирался уходить, когда подкатили две „Волги“ с мутными, запудренными дорожной пылью стеклами. Из первой вышли незнакомые мне мужчины, из второй — Барсуков, а следом за ним Харламов, грузный, с низко стриженной седой головой и белой щеточкой усов. Барсуков увидел меня и, с улыбкой обращаясь к гостю, сказал: