При этой мысли Георгий вдруг оцепенел и не только не мог продолжать своего правила, но и поворотиться не мог. Испугавшись, он тут же упрекнул себя мысленно в согласии с Флавианом и воскликнул со слезами: «О Пречистая Дево Богородице! Согреших аз пред тобою: помилуй мя, грешного!»
И пал на колени пред иконой. Оцепенения как не бывало, и он окончил правило.
Поутру он объяснил все духовнику, а духовник посоветовал ему не иметь общения с Флавианом.
В присланном послужном списке Флавиана, в графе «Каких качеств и способностей» — отмечено: «корыстолюбив; особенных способностей не имеет, только к Богослужению, но и того по упрямству не совершал».
Таково воспитание папистов!
Флавиан Лисовский росту высокого, плотного телосложения, 50 лет от роду, иногда веселый; но крайне безобразен от стрижения на голове волос догола и бритья бороды...
Два слова, сходные по звуку, смыслом разным
Напоминают нам:
Каким мы счастием, каким и злом ужасным
Обязаны женам!
Нам Ева смерть внесла, Мария — жизнь от древа:
Что отняла жена, то возвратила Дева.
(Из книги «О Кресте»)
«Сын Человеческий пришед обрящет ли веру на земли?»
Если придет Он ныне, найдет ли Он в нас веру? Где наша вера? Где признаки ее? Думаем ли мы, что настоящая жизнь есть только краткий переход к жизни лучшей? Помним ли мы, что прежде должны страдать с Иисусом Христом, чтобы после царствовать вместе с Ним? Почитаем ли мы мір сей только обманчивым призраком, а смерть — переходом к истинному вечному блаженству? Нет, мы не живем верою, она не одушевляет нас! Наше сердце не чувствует важности и силы вечных истин, которые она предлагает нам. Мы не питаем души своей духовною пищею с такой же заботливостью, с какой питаем тело свое пищею телесною. Мы еще не умеем смотреть на все вещи міра сего очами веры. Мы не заботимся одушевлять верою все наши мысли, чувствования и желания. Мы ежеминутно заграждаем ей вход в сердце наше. Мы и думаем обо всем и поступаем всегда, как язычники. Человек, имеющий веру, стал ли бы жить, как мы живем?
Будем опасаться, чтобы Царствие Божие не было отнято у нас и дано тем, которые будут приносить плоды лучше наших. Царствие Божие есть вера, одушевляющая человека. Счастливы те, кто имеет духовное зрение видеть в себе Царствие это! Плоть и кровь неспособны к тому: мудрость человека плотского слепа в этом случае; для нее действия Бога в душе человека — мечта и сновидение. Чтобы видеть чудеса внутреннего Царствия, должно умереть внешнему человеку. И это-то кажется міру нелепым!... Но пусть мір презирает, пусть осуждает Божественное учение о необходимости возрождения, — мы, по заповеди Господа, должны верить Ему, дабы быть сынами Божиими и вкушать сладость небесных даров...
Но, Боже милостивый, во что же Ты попускаешь обратиться міру с его беззакониями, с безверием его!...
Не страшно умереть!...
Не страшно умереть!... Да, правда:
Мы с смертью свыклися в наш век.
Но не посмертная награда,
Не то, чем высший человек
Мечту о смерти услаждает,
Нас с душным гробом примиряет, —
Нам ничего за гробом нет,
Нам просто опротивел свет!
Нам надоело жизни бремя,
Наскучил жизненный парад.
Мы обыграть хотели время,
И каждый проиграл заклад...
Мы разгадали все загадки,
Все тайны сорвали с земли;
И стали низки мы и гадки
Пред оком собственной души.
Ужасный век! Что он посеял!
Какую будущность взрастил!
Какую силу с сердца свеял,
Какую жизнь в нас погубил!
Нет больше юности беспечной
С ее мечтательной душой,
С ее невинностью сердечной,
С ее душевной простотой.
Нам ныне тесно с колыбели;
Мы рвемся к гробу поскорей:
Мы, не дозрев, уж перезрели
В огне безвременных страстей.
Нам уж смешно почти, нам стыдно
Невинным быть в пятнадцать лет,
Еще хранить свой детский цвет...
Как ядовитые ехидны,
Впились мы с первых лет в себя:
Здоровье, силы, красота -
Заране все облито ядом;
Заране жизнь облита хладом;
Еще пух детства на устах -
Уж пресыщение в глазах;
Уж опыт выел прелесть жизни,
Разбил цветной ее кумир.
Как насмоленный факел тризны,
Покрыл он чадом целый мір...
Уж все отвергнуто. Все цели,
Все блага отцвести успели:
Зима — средь лучших дней весны!
В пятнадцать лет мы — старики!
А там — как царь между рабами,
В сердцах материя одна
Своими грязными цепями
Все страсти міра обвила,
Размежевала жизнь, как поле,
Из нужд слила для нас кумир
И погребла в своей неволе:
Расчет убил духовный мір!
И стало все добычей злата;
Рассудок на вес продают;
Наука — путь к сетям разврата;
Искусство молотом куют.
И нет ни чувств высоких, смелых,
Ни славных замыслов в груди,
В огне терпения созрелых,
Взращенных крепостью души.
Нет больше места им!... Надменно
Пытая счастье и судьбу,
Мы дали волю лишь уму;
Мы жаждем слышать непременно
Его расчетливый ответ.
А сердце? Сердцу веры нет!
Долой с души все украшенья!
Как с лика Божьего сребро,
Мы все расхитили с нее
И — промотали!... И в забвенье,
Скелеты голые душой
Бредем по тернию сомненья,
Гордяся нашей наготой.
Страшимся чувству дать свободу;
Как мертвецы в своих гробах,
Питаем тлением природу
И точим яд земной и прах.
Нет больше ближнего!
Все пало, Все сочтено, все решено!
Самих себя уже нам мало;
В других нет больше ничего.
В грядущем — голая равнина;
В былом — сожженная пустыня
Да пепел рушенных надежд:
Все отцвело, все изменило -
И не страшна теперь могила!...
Как насмерть раненный атлет,
Наш эгоизм голодный бродит
И ничего уж не находит:
Что было — в юности пожрал,
Что есть — державный опыт взял...
Нет, други, нет! Не сын я века!
Я с вами в этот век вступил,
Но вместе с жизнью человека
Я жизнь иную получил.
Я также был в его служеньи,
Я также нес его ярмо
И, полный думы и сомненья,
Клонил задумчиво чело...
Теперь прочь дума! Чистый, ясный
Мне в душу влился новый свет,
И ум, товарищ мой опасный,
Увидел радостный рассвет.
Тоска рассыпалась мечтами,
И пала с сердца чешуя,
И жизнь волшебными крылами
Мне снова душу обвила.
Нет, страшно умереть!... Туманен
В очах греха загробный путь,
Тот странный путь, где каждый равен,
Где вечный сон не даст заснуть.
Отчет прямой, отчет ужасный
Готовит небу сын утрат.
И гроб, наш проводник безгласный,
Ведет и в рай и... в вечный ад...