— В Менделенде, должно быть, много колдунов? — спросила тетушка.
— Да, конечно, очень-очень много.
— Боюсь, мне пора идти, тетушка, — сказал я. — Меня все же очень беспокоит газонокосилка. Она совсем заржавеет на дожде.
— Ты будешь скучать без матери, Генри? — спросила меня тетушка.
— Да… естественно.
Я, откровенно говоря, об этом не думал, поскольку был занят приготовлениями к похоронам, переговорами с адвокатом матушки, управляющим банком, агентом по продаже недвижимости, который должен был помочь продать ее небольшой дом в северной части Лондона. Холостяку, вроде меня, всегда трудно придумать, как распорядиться, например, разными женскими принадлежностями. Мебель можно выставить на аукцион, но что делать с ворохом вышедшего из моды белья старой дамы, наполовину использованными баночками допотопного крема? Я спросил об этом тетушку.
— Боюсь, у меня с твоей матерью не совпадали вкусы на одежду и даже на кольдкрем. Я бы отдала все прислуге при условии, что она заберет все, абсолютно все.
— Тетя Августа, я так рад, что мы с вами встретились. Вы ведь теперь моя единственная близкая родственница.
— Как сказать, еще неизвестно — у твоего отца бывали периоды повышенной активности.
— Моя бедная матушка… Мне, наверное, невозможно будет представить кого-то другого в этой роли.
— Тем лучше.
— В строящихся домах отец первым делом стремился обставить квартиру-образец. Я привык считать, что он иногда уходил туда поспать после обеда. Не исключено, что в одной из таких квартир я и был… — Я осекся на слове «зачат» из уважения к тетушке.
— Лучше не гадать попусту, — сказала тетушка.
— Я надеюсь, вы как-нибудь навестите меня и посмотрите георгины. Они сейчас в цвету.
— Непременно, Генри. Раз уж я тебя снова обрела, то легко я тебя не отпущу. Ты любишь путешествовать?
— У меня никогда не было такой возможности.
— Сейчас, когда Вордсворт так занят, мы могли бы с тобой разок-другой куда-нибудь съездить.
— С большой радостью, тетя Августа, — сказал я, не допуская даже мысли о том, что тетушка планирует поездку дальше чем на взморье.
— Я тебе позвоню, — сказала тетушка на прощание.
Вордсворт проводил меня до двери, и только на улице, когда я шел мимо бара, я вспомнил, что забыл у тети Августы пакет с урной. Я бы и вовсе не вспомнил, если бы девушка в галифе у открытого окна не сказала раздраженным голосом:
— Питер ни о чем, кроме своего крикета, говорить не может. Все лето одно и то же. Только и талдычит про эту хреновую «урну с прахом» {98}.
Мне неприятно было услышать такой эпитет из уст привлекательной девушки, но слово «урна» сразу же заставило меня вспомнить о том, что я забыл на кухне останки моей бедной матушки. Я вернулся обратно. На двери я увидел несколько звонков и над каждым нечто вроде маленького микрофона. Я нажал крайнюю правую кнопку и услыхал голос Вордсворта.
— Кто еще там?
— Это я, Генри Пуллинг.
— Никого такой не знаю, такой имя не знаю.
— Я только что у вас был. Я племянник тети Августы.
— A-а, этот парень, — сказал голос.
— Я оставил у вас пакет на кухне.
— Хотите брать назад?
— Будьте любезны, если это не очень вас затруднит…
Человеческое общение, мне иногда кажется, отнимает у нас невероятно много времени. Как лаконично и по существу люди говорят на сцене или на экране, а в жизни мы мямлим и с трудом переходим от фразы к фразе, бесконечно повторяя одно и то же.
— В оберточной бумаге? — спросил голос Вордсворта.
— Да.
— Хотите, чтоб сразу получить?
— Да, если это вас не очень за…
— Очень, очень затруднит. Ждите там.
Я готовился холодно встретить Вордсворта, но он открыл дверь подъезда, дружески улыбаясь во всю физиономию.
— Прошу прощения за беспокойство, которое вам причинил, — сказал я как можно суше.
Я заметил, что на пакете нет печатей.
— Пакет кто-нибудь открывал?
— Вордсворт хотел посмотреть, что там внутри.
— Могли бы спросить у меня.
— Зачем так? Не надо обижаться на Вордсворт.
— Мне не понравилось, в каком тоне вы со мной разговаривали.
— Все виноват этот рупор. Вордсворт хочет, чтоб он разные плохие слова говорил. Вордсворт там, а тут внизу голос скачет на улицу, никто не видит, что это старый Вордсворт. Это такой колдовство. Как горящий терновый куст, когда он говорит со старый Моисей {99}. Один раз пришел священник оттуда, где церковь Святой Георгий на площади. И он сказал такой нежный голос, как проповедь: «Мисс Бертрам, могу я подняться и поговорить о нашем базаре». Говорю, конечно, приходите. Потом говорю: «Вы свой ошейник надеваете?» {100} Да, говорит, конечно, надеваю. А это кто, спрашивает. А я говорю: «Намордник тоже надевайте, когда сюда идете».