— Он говорит, тебе сорок лет, — сказал Гоуэн.
— Нет, поменьше, — ответил тот.
— Сколько же? Тридцать?
— Не знаю. Только меньше, чем он говорит. Старик, сидя на стуле, грелся под солнцем.
— Это папа, — сказал босоногий.
Голубые тени кедров касались ног старика, покрывая их почти до колен. Рука его поднялась, задвигалась по коленям и, погрузясь до запястья в тень, замерла. Потом он поднялся, взял стул и, постукивая перед собой тростью, двинулся торопливой, шаркающей походкой прямо на них, так что им пришлось быстро отойти в сторону. Старик вынес стул на солнечное место и снова сел, сложив руки на верхушке трости.
— Это папа, — сказал босоногий. — Он и слепой, и глухой. Будь я пес, не хотел бы не видеть и даже не чувствовать, что ем.
На доске меж двумя столбами стояли оцинкованное ведро, жестяной тазик и треснутая посудина с куском желтого мыла.
— К черту воду, — сказал Гоуэн. — Как насчет выпивки?
— Вам, пожалуй, больше не стоит. Будь я пес, вы налетели машиной прямо на то дерево.
— Ладно, хватит. У тебя нигде не припрятано?
— В сарае должно быть чуток. Только тише, а то он услышит, найдет и выплеснет.
Босоногий подошел к двери и заглянул в коридор. Потом они спустились и пошли к сараю через огород, уже заросший побегами кедра и дуба. Босоногий дважды оглядывался через плечо. На второй раз сказал:
— Там ваша жена, ей что-то нужно. Темпл стояла в дверях кухни.
— Гоуэн, — позвала она.
— Махните ей рукой, что ли, — сказал босоногий. — Пусть замолчит, а то Лупоглазый нас услышит.
Гоуэн помахал ей рукой. Они вошли в сарай. У входа стояла грубо сколоченная лестница.
— Вам лучше подождать, пока я влезу, — сказал босоногий. — Она подгнила, обоих может не выдержать.
— Что же не починишь? Ведь каждый день лазишь по ней.
— Пока что она служит неплохо, — ответил босоногий.
Он поднялся. Гоуэн последовал за ним через лаз во тьму, испещренную желтыми полосками проходящих сквозь щели в стенах и крыле лучей заходящего солнца.
— Идите за мной, — сказал босоногий. — А то ступите на неприбитую доску и опомниться не успеете, как очутитесь внизу.
Глядя под ноги, он прошел по чердаку и вынул из кучи прелого сена в углу глиняный кувшин.
— Только сюда Лупоглазый и не заглядывает. Боится поколоть свои нежные ручки.
Они выпили.
— Я вас уже видел здесь, — сказал босоногий. — Только вот как зовут, не знаю.
— Моя фамилия Стивенс. Я покупаю выпивку у Ли вот уже три года. А он когда вернется? Нам нужно добраться до города.
— Ли скоро будет. Я вас здесь уже видел. Три-четыре дня назад тут был еще один человек из Джефферсона. Как его зовут — тоже не знаю. Говорун — это да. Все рассказывал, как взял и бросил свою жену. Давайте выпьем еще, предложил он; потом умолк, осторожно присел, держа кувшин в руках, склонил голову и прислушался. Через минуту снизу донесся голос:
— Джек.
Босоногий взглянул на Гоуэна, отвесив в идиотском ликовании челюсть. Над мягкой рыжеватой бородкой виднелись неровные зубы.
— Эй, Джек. Наверху, — произнес голос.
— Слышите? — прошептал босоногий, дрожа от затаенного восторга. — Зовет меня Джеком, а мое имя Томми.
— Спускайся, — произнес голос. — Я знаю, что ты там.
— Пойдем лучше, — сказал Томми. — А то еще стрельнет через доски.
— Черт возьми, — ругнулся Гоуэн. — Чего же ты не… Эй, — крикнул он, мы спускаемся!
Лупоглазый стоял в дверях, заложив указательные пальцы в проймы жилета. Солнце зашло. Когда они спустились и вышли, с задней веранды сошла Темпл. Остановилась, поглядела на них, потом пошла вниз по склону. Побежала бегом.
— Велел я тебе спуститься к дороге? — сказал Лупоглазый.
— Да, — ответил Томми. — Велели.
Лупоглазый повернулся и зашагал, даже не взглянув на Гоуэна. Томми пошел за ним. Спина его по-прежнему вздрагивала от тайного восторга. На полпути к дому Лупоглазый едва не столкнулся с Темпл. Она, казалось, замерла, не прекращая бега. Даже развевающееся пальто не облегло ее, однако она долгое мгновенье глядела на Лупоглазого с нарочитым, вызывающим кокетством. Он не остановился; его узкая спина не изменила вычурно-самодовольной осанки. Темпл побежала снова. Миновав Томми, схватила Гоуэна за руку.
— Гоуэн, мне страшно. Она сказала, чтобы я не… Опять ты пил; даже не смыл кровь… Она говорит, чтобы мы уходили отсюда…
Глаза ее были совершенно черными, лицо в сумерках казалось маленьким, осунувшимся. Она взглянула в сторону дома. Лупоглазый как раз сворачивал за угол.