— Постарайся не задерживаться, — говорит Эрл.
— Постараюсь, — говорю. Зашел на телеграф. А там все эти умники в полном сборе.
— Ну как, ребята, — говорю, — кого поздравить с миллионом?
— Как можно сделать что-нибудь при такой конъюнктуре? — говорит Док.
— А сколько теперь? — говорю Вошел, посмотрел. На три пункта ниже начального. — Да ну, ребята, — говорю, — неужели вы дадите этим маклеришкам — хлопковикам вас нагреть? Вам же ума не занимать.
— Ага, не занимать, — говорит Док. — В полдень на двенадцать пунктов было понижение. Как липку меня ободрали.
— На двенадцать пунктов? — говорю. — Какого же дьявола меня не известили? Почему вы мне не сообщили? — спрашиваю телеграфиста.
— Мое дело принять сводку, — говорит. — У меня не подпольная биржевая контора.
— Смотри ты, какой умник, — говорю. — Я тут плачу столько денег, а у него и сообщить мне нет, видите ли, времени. Или, может, ваша чертова компания в одной шайке с этими проклятыми нью-йоркскими акулами?
Молчит. Делает вид, будто занят.
— Много на себя берете, — говорю. — Избаловались вы легких хлебах, как бы вы их не лишились.
— А чего ты горячишься? — Док мне — у тебя и сейчас еще три пункта в запасе.
— Да, говорю. — Это если б я продавал. А я пока вроде не говорил, что продаю. Так, значит, вас, ребята, всех обчистили?
— Меня дважды, — говорит Док, — и отключился.
— Что же, — говорит Ай. О. Сноупс. — Так и положено. Не все ж мне их уделывать, надо, чтоб иногда и они меня.
Ушел я, а они остались продавать — покупать меж собой по пять центов за пункт. Я подозвал Нигера, послал за моей машиной, сам стою на углу, жду. Эрл там обязательно торчит в дверях, одним глазом на часы, а другим меня высматривает, и если я его не вижу, то лишь потому, что отсюда дверей не видно. Часов примерно через сто подъехал тот нигер в машине.
— Ты где околачивался? — говорю. — Перед черномазыми шлюхами ездил покрасоваться?
— Я никак быстрей не мог, — говорит. — Там все фургонами забито, пришлось в объезд площади.
Я еще не встречал такого черномазого, у которого бы не было припасено железной отговорки на все случаи жизни. Но ты только дай ему машину, обязательно форсить покатит перед бабами. Я сел, взял в объезд. На той стороне мельком Эрла в дверях заметил.
Дома я прошел прямо на кухню и велел Дилси поскорей накрывать на стол.
— Квентины еще нету, — отвечает.
— Ну и что? — говорю. — Скоро ты мне еще скажешь, что Ластера придется подождать. Квентине известно, в котором часу здесь обед. Поторапливайся.
Матушка была у себя в комнате. Я дал ей то письмо. Распечатала, вынула чек и сидит, держит его в руке. Я пошел, взял в углу совок, подаю ей спичку.
— Давайте, — говорю, — кончайте. А то сейчас плакать начнете.
Взяла спичку, но не зажигает. Сидит, смотрит на чек. Так я и знал.
— Я с великой неохотой это делаю, — говорит. — Добавлять к твоему бремени еще и содержание Квентины…
— Как-нибудь проживем, — говорю. — Ну давайте же. Кончайте.
Сидит, как сидела, и держит чек в руке.
— Этот чек на другой банк, — говорит. — Прежние были на индианаполисский.
— Да, — говорю. — Женщинам это тоже разрешается.
— Что разрешается? — спрашивает.
— Держать деньги в двух разных банках.
— А, — говорит. Еще поглядела на чек. — Я рада, что она так… что у нее столько… Господь не допустит, чтобы я поступала неправильно, — говорит.
— Давайте же, — говорю. — Кончайте забаву.
— Забаву? — говорит. — Каково мне думать…
— А я думал, вы для забавы каждый месяц жжете двести долларов, — говорю. — Ну, давайте же. Хотите, я вам зажгу спичку.
— Я бы сумела переломить себя и принимать их, — говорит. — Ради детей моих. Я лишена гордыни.
— Вы же навсегда бы покой потеряли, — говорю. — Сами знаете. Один раз решили, так и оставайтесь при своем решении. Проживем как-нибудь.
— Воля твоя, — говорит. — Но временами я начинаю опасаться, что, поступая так, лишаю вас средств, принадлежащих вам по праву. Возможно, я буду за это покарана. Если ты желаешь, я подавлю в себе гордость и стану принимать их.
— Какой смысл начинать сейчас, после того как вы пятнадцать лет их жгли? — говорю. — Если вы и дальше будете уничтожать их, то вы не потеряли ничего. Но если начнете принимать эти чеки, то вы потеряли пятьдесят тысяч долларов. До сих пор мы вроде жили как-то, — говорю. — Вы пока еще не в богадельне.
— Да-да, — говорит. — Мы, Бэскомы, не принимаем ничьей милостыни. А от падшей женщины — и подавно.