— Ничего, — сказал надзиратель. — Я уже два года живу при тюрьме. Мне даже не придется переезжать. Думаю, что смогу вынести и работу в кандальной команде.
— Ерунда, — сказал адвокат не сквозь дым, а дымом, посредством дыма, клуб, струя, светлое, великолепное, яркое облако расплылось, исчезло, придав твердому, спокойному, негромкому слову простоту и твердость камня или картечины: — Арестовав этого человека вторично, вы нарушили закон. Когда вы его освободите, ему не придется искать адвоката, потому что, видимо, целая дюжина их из Мемфиса, Сент-Луиса и Литтл-Рока уже дожидается во дворе с надеждой, что вы не придумаете ничего лучшего, как отпустить его. Они не хотят сажать вас в тюрьму. Даже не хотят возбуждать против вас дело. Потому что денег у вас нет и вы не знаете, где их взять, как и этот черномазый. Они хотят привлечь к ответственности ваших поручителей — кто бы они ни были и чего бы от вас ни ждали — и вашего — кто он вам? — шерифа.
— Это мои… — он чуть было не сказал «родственники», но это были родственники жены; у него было много и своих родственников, но ни у кого из них — и у всех, вместе взятых, — не было столько денег в банке, чтобы обеспечить поручительство. Потом он хотел сказать «друзья», но то были друзья жениной семьи. Но было неважно, что он скажет, потому что обладатель голоса уже прочел его мысли:
— …Это еще хуже; вы могли бы обмануть надежды своих родственников, но это друзья шерифа, а вам приходится еженощно спать с его племянницей.
Это не соответствовало действительности вот уже три года два месяца и тринадцать ночей, но тоже было неважно, сигара уже дымилась в пепельнице судьи, голос произнес: «Подойдите сюда». — И он вернулся, таща за собой негра, они остановились перед белым жилетом с петлей часовой цепочки, напоминающей золотую борозду, и голос произнес:
— Вам нужно поместить его в какую-нибудь тюрьму, где смогут продержать его, хотя бы пока вы не предъявите обвинение, которое закон примет. При желании его могут выпустить через день или через минуту; вам только нужно, чтобы правомочный служащий правомочного суда зарегистрировал его как правомочно обвиненного в преступлении или проступке, тогда, если его адвокаты привлекут к ответу ваших поручителей за незаконный арест, они смогут послать их к черту.
— Какое обвинение? — спросил надзиратель.
— Где тут ближайшая тюрьма? Окружной центр не годится — городок, где живет не более пяти тысяч людей?
Надзиратель сказал:
— Хорошо. Отвезите его туда. Возьмите мою машину; я позвоню своему шоферу. Только придется… но не мне объяснять вам, как спасать арестованного от толпы.
Это была правда, надзиратель мечтал и об этом; он уже планировал, снова и снова продумывал все до последнего великолепного победного жеста с той минуты, когда два года назад положил руку на Библию и принял присягу; он не ждал, что такое случится, но готовился к той минуте, когда ему придется проявить не только свою пригодность для этой должности, но и мужскую честь и смелость, сохранив верность своей присяге перед лицом тех, с чьего согласия он занимал эту должность.
— Да, — сказал он. — Только…
— Хорошо, — сказал адвокат. — Снимите, к черту, эти наручники. Дайте мне ключ, — взял у него ключ, снял наручники и бросил их на стол, где они снова издали легкий мелодичный звон.
— Только… — снова сказал надзиратель.
— Теперь пройдите по коридору, закройте большую дверь в зал заседаний и заприте ее снаружи.
— Это не остановит… не удержит их…
— О них не беспокойтесь. Предоставьте это мне. Идите.
— Иду, — сказал надзиратель и направился было к двери, но потом остановился снова. — А как же те, что снаружи?
Адвокат две-три секунды не произносил ни слова, а когда заговорил, то казалось, что в комнате никого нет, или, в сущности, что он просто думает вслух:
— Пять человек. А вы служитель закона и вооружены. Вы можете даже выхватить пистолет. Если быть осмотрительным, они не опасны.
— Да, — сказал он и снова направился к двери, потом снова остановился, не оглядываясь, просто остановился и замер.
— Обвинение?
— Бродяжничество, — сказал адвокат.
— Бродяжничество? — удивился он. — Хотя ему принадлежит половина сорока пяти тысяч долларов?
— Ерунда, — сказал адвокат. — У него нет даже половины доллара. Идите.