Двадцатого июля Вася Сбоев решил лететь на первую ледовую разведку в море. Он пришел к Вите, в его комнату, всю увешанную картами и заставленную приборами, весело поздоровался и сказал:
— Ну, звездочет, благословляешь на вылет?
Витя небрежно взглянул на карту и ответил:
— Надо бы погодку лучше, да не придумаешь. Как по заказу: чисто, ясно, устойчиво.
Что сталось с Витей Карцевым? Избаловала ли его удача, возгордился ли он, или просто немного устал, развинтился, стал небрежничать, или появились у него иные заботы, отвлекающие от карты (замечено было, что нервно ждал он радиограмм из Иркутска, подписанных Марусей), но именно так и было, как мы здесь рассказываем: взглянул мельком на карту и сказал: лети!
В другое время, прежде чем дать пилоту ответ, он тридцать раз покрутил бы головой, взглянул бы на карту и так и эдак, затребовал бы новых сводок; подперев голову руками, посидел бы в раздумье над ними, а уж потом сказал бы: да или нет. Но видно, и в самом деле возгордился Витя Карцев.
Механиком у Сбоева летал Максимыч. То был большой философ. Он любил поумствовать над метеосводкой, любил рассуждать о циклонах и антициклонах, спорить с синоптиками, а больше всего любил, приложив руку козырьком ко лбу, глядеть в высокое небо, слушать ухом ветер и следить, как плывут облака за море. Чудесны облака в арктическом небе! Они чуть коричневые над тундрой, голубые над заливом, сизые над морем, они отражают землю и воду, и недаром говорят, что в Арктике небо — зеркало земли.
Максимыч покачал головой, услышав прогноз Вити. Он показал рукой на красный шар солнца и сказал:
— Красно солнце по утру, моряку не по нутру. Красно солнце с вечера, моряку бояться нечего.
Но когда на дворе отличная видимость, не думаешь о тумане: погода шепчет — лети, лети! Когда тихо плещется волна в бухте, не верится, что где-то впереди тебя ждут штормы. Так психология поправляет сводку. И редкий пилот откажется лететь, имея на старте хорошую погоду, какие бы штормы ни сулили синоптики впереди. Вася Сбоев был из этих редких пилотов. Но теперь в кармане у него был многообещающий прогноз Вити.
— Значит, можно лететь? — еще раз спросил он и, получив утвердительный ответ, сунул сводку в карман и вылетел.
Но, видно, не все было спокойно на душе Вити Карцева. И через несколько часов он снова взглянул на карту. Взглянул и — похолодел. Он начал всматриваться снова и снова в эти спокойные цифры, нанесенные там и сям тонким пером, черными и простыми чернилами, и почувствовал, как прошибает его пот. Неужто? Как же он не заметил? Правда, то были микроскопические изменения, легкое движение, но он должен, обязан был увидеть и это. Увидеть и предупредить.
Взволнованный, прибежал он на радиостанцию.
— Новые метео есть? — отрывисто спросил он. Ему протянули пачку радиограмм. Он жадно схватил их и побежал. Но на пороге остановился. Он долго колебался, прежде чем спросить. И, наконец, произнес, заранее боясь ответа:
— Что Сбоев?
— Летит, — беспечно ответил остряк-диспетчер. — Летит, ногу чешет...
Синоптик втянул голову в плечи и побрел к себе.
Он разложил перед собой метеосводки и стал составлять карту. Он работал лихорадочно, сам боясь результатов своей работы. И прежде чем взглянуть на то, что получилось, перевел дух и закрыл глаза. Потом открыл их и взглянул на карту. Он увидел, как по карте, шумя, прошел циклон. Он услышал свист ветра над ухом. Он почувствовал, как облипает его со всех сторон мокрый, сырой туман. Это было физическое ощущение, — синоптик чувствовал сырые капли на лбу.
Он взглянул в окно — и не увидел бухты. Что-то серое, мутное клубилось там. То скорым шагом шел по побережью циклон, циклон, которого он не угадал, не почуял.
Со всех ног бросился Карцев на рацию.
— Передайте, — закричал он хрипло прямо с порога, — передайте Сбоеву ухудшение погоды.
Диспетчер хладнокровно сказал радисту:
— Постучи ему, пусть вертается.
— Сбоев... Сбоев... — позвал радист и вдруг побледнел. — Не отвечает, — растерянно прошептал он.
— Что? — закричал диспетчер.
— Да вот... Скис...
— А ты зови, зови его! — умоляюще попросил синоптик. — Зови, пожалуйста.
Даже диспетчер потерял свою невозмутимость. Все вместе сгрудились они у аппарата и стали звать Сбоева. Но Сбоев молчал.
В эту ночь не спали на радиостанции. Тщетно звали Сбоева. Тщетно искали его сигналов в эфире. В ату ночь постарел Витя Карцев. Говорят, что первой своей морщинкой на переносице он обязан этой ночи.