— Во-во! — обрадовался Антипов. — А ты погляди! Я-то... языком не того... не очень... Я уж тебе... обушком покажу...
И он стал рубать уголь, а Андрей смотреть.
За обедом он встретился с Виктором. Виктор был недоволен.
— Что в самом-то деле! — возмущался он. — Отдали меня в ученики к мальчишке. Только фасон ломает, себя показывает, а толку — грош.
Оказывается, они сразу же переругались. У обоих характер был петушиный. «Артист» стал выхваляться. Виктор его круто обрезал.
— Так и проругались всю упряжку! — мрачно заключил Виктор. — Ну, а твой как?
— Мой — ничего! — вздохнул Андрей. Потом вспомнил, как работал Антипов, и прибавил: — Нет, мне с моим хорошо!
Он и в самом деле скоро полюбил своего учителя. Антипов оказался мужиком добрым, хоть и молчаливым. Объяснить он Андрею действительно ничего не умел, а работал хорошо, старательно.
И, глядя на него. Андрей уже многому научился, и прежде всего — порядку в забое.
— Это дом... дом мой... тут живу... — по-своему, косноязычно объяснял Антипов. — А там, — показывал он вверх, на-гора, — там хата... там сплю... Только!
Поведал он Андрею и свой заветный секрет — как затачивать зубки. Тут он даже воодушевился, видно, это и знал хорошо и любил.
Глядя на него, научился Андрей и крепить и теперь часто сам крепил за Антиповым: забойщик раза два проверил его крепь и больше проверять не стал.
А как рубать уголь — этого он Андрею объяснить не умел.
— Рубай... вот... Вот так рубай... ну...
Но уголь не давался Андрею. Он рубал что было мочи; гекая, со всей силой ударял обушком по углю, будто топором по дереву, а толку не было: уголь крошился, отваливался неохотно.
Андрей приглядывался к учителю, он хотел подсмотреть, в чем же он, этот заветный секрет мастера. И уловить не мог. Антипов рубал неторопливо, казалось, вполсилы, а уголь тек да тек из-под обушка ровной, веселой струйкой или вдруг отваливался большой глыбой и с грохотом падал вниз.
Однажды Андрею показалось было, что дело у него пошло. Он увлекся, разгорячился — уголь потек! Самозабвенно рубал он и рубал, вспотел даже и вдруг услышал над ухом резкое, отрывистое:
— Брось!
Он оглянулся: перед ним был Прокоп Максимович.
— Брось! — брезгливо приказал он. — Чего зубок зря тупить! — И Андрей растерянно опустил обушок.
— А теперь смотри сюда! — скомандовал Прокол Максимович и поднес свою лампочку к пласту (к «груди забоя», как говорят шахтеры). — Ну? Что ты тут видишь?
— Уголь... — неуверенно пробормотал Андрей.
— Уголь! — усмехнулся мастер. — А в угле что? Ну, внимательнее смотри!
Андрей всмотрелся: он увидел тонкие жилки, прожилки, трещинки в пласту, сложный рисунок морщинок, словно он смотрел на лоб старого, умного и хорошо прожившего свой век человека.
— Ну? Что видишь?
— Жилки вижу... трещинки...
— А ты гляди теперь, как эти трещинки идут. Ну? Видишь?
Андрей видел, что все трещинки идут в одном направлении; они словно сливаются вместе и образуют тоненькую, едва заметную глазу струйку.
— Это струя, — объяснил Прокоп Максимович. — Ученые называют: кливаж. Вот ты по кливажу-то и клюй обушком. А то что вслепую махаешься! С умом обушком-то бей, с понятием — уголь сам-от и посыплется. Что ж ты ему этого не объяснил? — с укоризной сказал он Антипову.
— А того... конечно... вроде говорил я... а? Да какой я... профессор! — махнул Антипов рукой.
— А по этому делу мы с тобой — профессора, других нету, — гордо сказал мастер и повернулся к Андрею. — Вот так и работай, сынок! А я тебя еще навещу.
— Конечно... — сконфуженно промямлил Антипов, когда Прокоп Максимович ушел, — он мужик мудрый... партейный... не мы... И — профессор!.. Это уж того... это так…
Андрей попробовал теперь рубать по кливажу. Сперва не ладилось — струя все ускользала, терялась. Он гонялся за нею, как за ящерицей, пытаясь прищемить ее хвост обушком; она юлила, хитрила, не давалась. Потом мало-помалу он научился прослеживать ее и не терять, рубать стало легче. Он обрадовался. Слышит ли Виктор, как он лихо рубает уголь?
Виктор был где-то тут же, в лаве, двумя уступами выше. Но встречались они только после работы.
С Виктором было худо. По его просьбе дали ему другого учителя — шахтера серьезного и знающего. Но и с ним Виктор не поладил. Объяснения слушал он нетерпеливо, даже почему-то обиженно, а когда сам брался за обушок, у него ничего не получалось.
— А ты по кливажу попробуй! — посоветовал Андрей. — По кливажу — легче!
Но дело было не в кливаже, все было в характере Виктора. Уж такой у него был характер! Он умел хорошо делать только то, что любил, а любил только то, что ему легко давалось.
Так было и в школе, так было и в детстве. Он научился плавать как-то нечаянно, само собой, будто он просто в реке родился, и плавал отлично, лучше всех ребятишек. И он проводил все дни на реке, устраивал состязания, заплывы и, побеждая всех, был и счастлив и горд. А лыжи ему сразу не дались. Он дважды осрамился при всех и тотчас же лыжи забросил.