Он привык и любил быть везде первым парнем, а если не первым — так уж тогда никаким.
Если б уголь сразу дался ему в руки, если б с первых же днем пошла по шахте слава о Викторе, как о лучшем среди новичков, — он полюбил бы и шахту и ремесло забойщика. И уж тогда не было б на шахте парня старательнее и ревностнее его. Он горы бы своротил!
Но уголь не дался в руки, и шахта сразу опостылела Виктору. Он шел теперь в забой, как на дыбу: опять будет сердито выговаривать ему учитель, опять будет посмеиваться десятник и коситься Светличный, вновь избранный комсорг участка; у самого Светличного, говорят, хорошо идут дела в забое.
Виктору надо было бы немедля отпроситься из забойщиков в коногоны; у него и характер-то был коногонский, лихой; на всей шахте не было бы коногона отчаяннее. Но он сам не догадался, а никто не посоветовал. Да и стыдно было бы: ведь сам просился в забойщики.
И он уныло тянул лямку в забое.
Он опустился, затосковал. По вечерам молча валялся на койке. От лихого Виктора не осталось и следа. Вид у него теперь был ожесточенный и жалкий.
— Эх, не повезло нам, Андрюша! — горько плакался он приятелю. — Не угадали! Нам бы на новостройку, в Магнитную степь! Какие бы дела делали!
— Так ведь поначалу везде трудно... — робко возразил Андрей.
— А я разве трудностей боюсь? Что ж, ты меня не знаешь? Я, брат, труда не боюсь. А только там — красивый труд, а тут! — и он презрительно махнул рукою. Он совсем забыл, что всего десять дней назад говорил другое. Но он умел быстро забывать.
— Мой отец говорил: всякий труд — красивый, — пробормотал Андрей.
— А он был в шахте, твой отец? — набросился Виктор. — От, бачишь! А мы с тобой были. Понюхали, почем фунт лиха. Вот сегодня мой учил меня, как законуриваться. Законуриваться. — едко скривил он рот. — И слово-то какое! Будто мы собаки... Так и будешь тут всю жизнь — в конуре...
И Андрей не знал, чем помочь другу. Ему самому тоже было тяжело, но он уже видел просвет впереди. Теперь только держаться кливажа! Он благодарно вспомнил Прокопа Максимовича.
— Ты б с Прокопом Максимовичем посоветовался, — нерешительно предложил он.
— А что мне с ним советоваться! — пожал плечами Виктор. — Я не больной, а он не доктор...
— Он профессор! Он, брат, все понимает. И к тому же партийный. Давай пойдем к нему домой. В гости.
— В гости! — усмехнулся Виктор, — Звали тебя туда, что ли?
— Звали. Сам звал.
— Когда ж это?
— А сегодня. Он нас уже другой раз приглашает...
Виктор с сомнением посмотрел на приятеля: не врет? Но приглашение польстило ему. Значит, не совсем уж он последний человек на шахте, раз зовет его в гости сам мастер угля Прокоп Максимович Лесняк.
Но ответил он небрежно, словно нехотя:
— Ну что ж! В выходной можно и пойти...
9
В выходной день оба тщательно вымылись и приоделись. Каждый достал из своего сундучка лучшее, что у него было: Виктор — почти новенький костюмчик из темно-синего шевиота, сорочку с вышитой крестиками грудью и фуражку-капитанку с большим черным лакированным козырьком: Андрей — косоворотку, вышитую голубыми васильками, крученый поясок с кистями, пиджак, совсем новый, подаренный отцом на дорогу: брюки он заправил в хорошие хромовые сапоги.
Тумбочки в общежитии еще не появились, но зеркало было. Оба выглядели, как женихи. Только под глазами уже синела неотмытая кромочка угля — глаза казались подведенными.
Дом Прокопа Максимовича они нашли сразу: мастера в поселке все знали.
Это был домик маленький, аккуратный и весь белый, даже крыша на нем была белая, этернитовая. Никто не любит так белый цвет, как шахтеры, и никто так не любит зелень. Андрей невольно вздохнул, заметив тоненькие ниточки, протянувшиеся от земли до крыши веранды: крученый паныч уже завял. Но астры еще цвели почти у самого крыльца, а на акациях еще болтались гроздья сморщившихся желтых листьев — до первого осеннего ветра.
Было как-то по-хорошему грустно в этом маленьком, уже тронутом осенью саду. Стояла особенная, ленивая тишина воскресного полдня; ставни на окнах были полупритворены. И. глядя на них, представлялось сразу, что в домике прохладно, сумеречно и чисто, пахнет яблоками, ванилью и воскресными пирогами и живут здесь простые, хорошие люди, живут мирно, трудолюбиво и счастливо.
Ребята постояли немного у калитки. Калитка была простодушно распахнута, но они не решались войти. Им казалось, что так будет... некрасиво. Они ведь не просто пришли, а в гости. Надо постучать или еще лучше — позвонить. Но ни стучать, ни звонить было не во что.