— Я понимаю, — с горечью сказал Володька. — Слова есть слова. Кто им поверит? Нужны дела. Но неужели вы считаете, что я еще глина?
Иван Егорович молчал. Казалось, что искренность, с которой говорил Володька, нисколько его не трогала.
— Я был около ее смерти! — горячо продолжал Володька. — Помните? Кому я клятвы давал? Неужели напоказ? Вам первому говорю, как тогда было. Я за ту ночь, когда она была при смерти, другим стал. Ее болезнь мне глаза на жизнь открыла…
Взгляд Ивана Егоровича оставался холодным.
— Не верите? Не надо. Молчу.
Иван Егорович верил. Но он считал, что это были лишь порывы, пусть искренние и высокие. Когда–нибудь Володька забудет о них, и опять все пойдет у него по–старому. Если уже не пошло.
— Вот что, Володя, — сказал Иван Егорович. — Тебе нужна другая девушка. — Володька насторожился. — Покорная. А главное, чтобы ничего не требовала.
Ничего не зная о Соне, Иван Егорович говорил именно о ней. Володьку передернуло.
— Не надо мне другой! Ирку ни на кого не променяю!
— Променяешь.
— Никого я так не буду… Никогда! Умру я.
— Не умрешь.
— Вы шутите, вам легко. А мне…
— Верно, Володя, мне легко. Теперь. А когда стоял за тебя, трудно было.
— А теперь?.. — Володька не договорил. Что ж спрашивать! Теперь Иван Егорович за него уже не стоит. Сказано ясно. Он отрекся от Володьки так же, как Ирочка.
Отчаяние, охватившее Володьку, с такой силой отразилось на его лице, что Иван Егорович невольно потянулся к нему и дотронулся до его руки.
— Ты не страдай. В жизни всякое бывает. Тебе жить да жить. А то и пострадай. Умнее станешь. «Около смерти был». Это ты хорошо сказал. Каждым днем жизни дорожить надо. И не днем даже, а каждым часом. Не живите вы как попало, спустя рукава.
Иван Егорович ласково похлопал Володьку по спине.
— Так–то, брат… Кажется, все обсудили.
Володьке не хотелось уходить. Мир за пределами этой комнаты казался ему серой пустыней, которая окружала его в ту ночь, когда он шел от Светланы. Краешком сознания он еще надеялся, что Ирочка вернется. Тогда произойдет чудо. Он завоюет ее навсегда.
Но все–таки надо было уходить.
— А где она? — спросил Володька, поднимаясь. — Конечно, если не секрет.
— Секрет, секрет, — ответил Иван Егорович и на мгновение задумался. Каждый мускул сильного тела Володьки напрягся в тревожном ожидании.
— Не хотел тебе говорить. Она не велела. Но жаль мне тебя, парень. Думаю все–таки, что в тебе не ошибся. Уехала она. Подписалась на три годика. Далеко, отсюда не видно. Сибирь–матушка. Вот так.
Володька слушал и не понимал.
— Ты ее малость знаешь. Она ведь с идеями. К тебе песок ворочать пошла тоже неспроста.
Только теперь Володька понял, что Ирочка уехала.
— Адреса не оставила? — прошептал он.
Иван Егорович прошел в угол, где стоял их большой дряхлый шкаф, вмещавший множество самых разнообразных вещей — от костюмов и платьев до пожелтевших писем. Выдвинув нижний ящик шкафа, он достал оттуда какой–то футляр. Когда он открыл его, из футляра выпало что–то и соскользнуло на пол. Это было янтарное ожерелье.
— Не велела она тебе говорить, — обратился Иван Егорович к Володьке, держа в руках бумажку, на которой, видимо, был записан адрес Ирочки. — Да кто знает! Может, и к лучшему.
Володька кинулся поднимать знакомое ожерелье.
— Дорожит подарком, — сказал Иван Егорович, — а забыла. Сколько раз говорила мне, что тот день, когда я подарил ей ожерелье, был самым счастливым в ее жизни. А вот взять с собой забыла…
— Дайте мне эти монисты, — попросил Володька, неожиданно употребляя привезенное с Дона родное украинское слово.
— Тебе? — улыбнулся Иван Егорович.
— Отвезу Ирочке. Отдам.
По–прежнему лихое лицо Володьки сияло радостным, чистым, юным воодушевлением. С удивлением взглянув на него, Иван Егорович поверил, что он действительно отвезет и отдаст.
1959
СТАТЬИ,
РЕЦЕНЗИИ,
ЗАМЕТКИ
О ЛИТЕРАТУРЕ
И ТЕАТРЕ
Владимир Иванович
Нам представляется дело более или менее завершенным, и мы сдаем спектакль Немировичу — Данченко.
…«Старику», — так говорят в театре старые и молодые артисты, говорят с неуловимыми интонациями, придающими единственный, мхатовский смысл слову «старик».