— Как вы оцениваете работу МХАТ а над «Третьей, патетической»?
— Все, что происходит в пьесе, совершается во время нэпа. Время, которое почти забыто нашей литературой. Поэтому критики, успевшие уже высказаться по поводу спектакля, многого в нем не поняли. Я считаю, что коллектив МХАТ очень точно изобразил самый дух того времени. Кедров — режиссер спектакля — сумел придать ему ощущение революции во времена нэпа. Но пьеса еще слишком близка мне.
Поэтому я не могу спокойно и объективно говорить о ней, как о прежних своих работах. Единственно, что, мне кажется, безусловно удалось театру — донести до зрителя ощущение ленинского бессмертия.
Исполнение Смирновым роли В. И. Ленина я считаю классическим. А классическое исполнение заключается в том, что актер умеет передать самый дух образа. Он играет так, что вы ощущаете мысль Ленина, великую силу его души, энергию, человеческое обаяние.
В этой последней пьесе не нужно искать точности в датах: когда заболел Ленин, мог ли он или не мог приехать на завод. Для меня было важным показать и ту возвышенную, патетическую скорбь оттого, что он ушел от нас, и то, что он остался с нами. Отсюда и название пьесы «Третья, патетическая».
Вот и все, что я могу сказать о моей работе над образом В. И. Ленина в трилогии. Все три пьесы, безусловно, связаны общей темой. В них я хотел рассказать о том, как Ленин боролся за нового человека, который поставил перед собой огромную цель — построить социализм, выполнил ее и который в конечном счете построит коммунизм. Это солдат в «Человеке с ружьем», интеллигент, матрос, часовщик в «Курантах» и в «Третьей, патетической» — люди, которые остались после Ленина вести государство. Один из них — сталевар, другой — партийный работник. Этих людей оставил после себя Ленин, который любил человека, верил в него, надеялся на него.
1959
На подступах к великому образу
Вопросы: «Как вы работали над трилогией? Как родился у вас замысел воплотить в драме образ Ленина?» — мне задавали неоднократно. И, очевидно, каждый, задающий эти вопросы, надеялся услышать подробный рассказ о том, как где–то в глубине души драматурга вызревала и крепла мысль о сценическом воплощении образа Ильича, как идея эта обретала конкретные очертания, как, наконец, она вылилась в стройный и ясный замысел вещи. Однако все дело в том, что подобный замысел не приходил да и не мог прийти мне в голову в ту пору. Разве мог я, тогда еще молодой писатель (хотя на сцене уже шли мои пьесы), претендовать на решение такой ответственнейшей и труднейшей задачи? Да и не только я — более опытные и маститые писатели не осмеливались браться за ленинскую тему. Поэтому всех нас привел в некоторое творческое смятение призыв ЦК партии в 1936 году к литераторам создать сценический образ Ленина.
Не откликнуться на этот призыв мы не могли, и в то же время поставленная перед нами задача казалась неосуществимой. Это сейчас уже образ Ильича перешел в историю, но тогда слишком короткая дистанция отделяла нас от живого Ленина, еще здравствовали многие, близко знавшие Владимира Ильича… Нас, литераторов, все это пугало, казалось чуть ли не святотатством взяться за изображение Ленина. Кроме того, в истории русской литературы, драматургии не было подобных примеров, не существовало традиций. И хотя писателям предоставлялась полная творческая свобода в художественном воплощении образа Ильича, это отнюдь не избавляло нас от огромных трудностей в предстоящей работе.
Как добиться, чтобы Ленин в пьесе не выглядел величественным и холодным изваянием, чтобы, сохранив всю гениальность и мудрость вождя революции, сделать образ живым и человечным? Я понимал, что при всем высоком трепете перед личностью Ленина я должен обращаться с образом Ильича, как с любым другим литературным образом, — иначе ничего не получится: образ утратит свою жизненную непосредственность, на первый план вылезут цитаты, которые неизбежно будут выпадать из художественной ткани пьесы.
Я также понимал, что нельзя назвать пьесу «Ленин». Ведь образ Ленина — образ огромного исторического масштаба, он наполнен таким динамическим многообразием, что каждый день жизни Ильича мог бы стать содержанием пьесы. Поэтому было ясно, что я напишу лишь эскиз к ленинскому образу, но этот эскиз должен передать все своеобразие жизненных черт Ильича. На трилогию я тогда и не думал размахиваться.