Как ни жаль было Ирочке дядю Дему, все же она не могла сдержать улыбки. Глаза Демы помутнели, и он заплакал. Это были не то стариковские, не то детские слезы горя и обиды.
— Дни и ночи, — говорил он сквозь слезы, — думал… Ничего, что образованная. Не заносится, пошла к нам на улицу работать. Думал, сойдемся характерами. — Его слезы иссякли, и он продолжал, заглядывая Ирочке в глаза: — И усы. Все для тебя! И не старый я. Меня война побила. Но я не старый. Выходи! Не пожалеешь.
Ирочка шла на свидание с намерением беспощадно разоблачить дядю Дему. Теперь от этого намерения не осталось и следа. Может быть, он действительно полюбил ее, этот побитый войной и несуразный человек?..
— Дядя Дема, — испуганно попросила она, — не надо, дядя Дема! Клянусь вам, я Володьку люблю!
От волнения она сама не слышала, что говорит. Впервые в жизни ей приходилось отстраняться от мужчины с его мольбой и горем. Отстраняясь, она не знала, что надо говорить. Когда Ирочка поняла, что поклялась любовью к Володьке, она невольно удивилась легкости, с какою дала эту клятву. Она никогда не думала, что в самом деле любит Володьку и ни на кого другого не променяет. Но изменить что–нибудь было уже невозможно. Володька появился неожиданно, как из–под земли.
С пепельными, пересохшими губами, которые дрожали так, что она видела это, Володька сказал:
— Ты уйди, Ирина! Я знаю, ты не виновата.
Испуганная до тоски, Ирочка поднялась.
— А мы с ним посидим.
Уходя, она слышала беспомощно–просительные слова дяди Демы:
— Коробок оставили! Захватите… Для вас же куплено!
Потом она услышала хлесткий, противный звук пощечины. Оглянувшись, она увидела, как дядя Дема валился со скамейки на землю. Девочка с большим красным мячом бежала от скамейки. Володька медленными крутыми шагами уходил в другую сторону, прочь от Никитских ворот. Площадь с автомобилями и голубым троллейбусом на перекрестке качалась у Ирочки перед глазами.
Душила тоска, хотелось заплакать, а слезы не шли.
Глава двадцать первая
Иван Егорович помалкивал…
Лежа на диване, Ростик читал книгу знаменитого американского писателя Эрнеста Хемингуэя «Старик и море» в оригинале. Ему нравилось читать с пропусками, и он скользил по поверхности, не вдаваясь в глубину содержания. Слова занимали его больше, чем мысли.
Американскую книгу в оригинале он читал неспроста. Ему предстояла поездка в Южную Америку, испанского языка он не знал, но в английском был силен и хотел стать еще сильнее. Чтение Хемингуэя давалось ему с трудом. Ростик в совершенстве владел лишь языком отелей и официальных приемов. К большему он, в сущности, и не стремился.
Вообще же он читал книги, как многие молодые люди, небрежно и самонадеянно. Писателей — в первую очередь современных, и в том числе Хемингуэя, — он ни в грош не ставил. Сочинения их он читал рассеянно и поэтому никогда не мог вникнуть в их внутреннее содержание. Вследствие своей рассеянности он был равнодушен и к искусству. Поэтому книги не доставляли ему никакого наслаждения. С самого раннего детства его испортили кинофильмы с дурными сюжетами, и он читал великие книги прошлого и настоящего так же, как смотрел кинофильмы. Внимание Ростика привлекала только канва содержания, то, что обычно называется сюжетом. Смысл произведения и тем более его поэзия были ему совершенно недоступны. Он следил за действием с мальчишеским интересом и давал оценки художественным образам с тем же непростительным мальчишеством. Таким путем великие черты реализма превращались у него в унылую будничность. Он знал, например, что солнце не может быть черным, и вся громадная шолоховская картина гибели Аксиньи для него сводилась к происшествию, в котором кончалась любовная связь Аксиньи с Григорием Мелеховым. Так и книга, которую он теперь читал. Отдельные слова и удачные выражения — другое дело, их Ростик запоминал: пригодятся.
Читать было скучно, Ростик посматривал на небо. Смеркалось. Вечером будут гости. Сегодня мать начинает свою кампанию. Старик, который должен был прийти сегодня, интересовал Ростика нисколько не больше, чем старик из книги Хемингуэя. Скучно все это, откровенно говоря. За версту видно, что эти соседи — люди устаревшей категории. Мудрая мамаша почти не говорит о них, а об этой девушке, дочери или племяннице, вообще не упоминает.
Да, в разговорах с Ростиком Елена Васильевна пока не упоминала Ирочку. Она не хотела заранее ее восхвалять. Потом Елена Васильевна объяснит Ростику, в чем сила простоты и естественности, которые присущи этому прелестному юному существу. А пока пусть сын томится незнанием. Но тут мудрая Елена Васильевна ошибалась. Ростик нисколько не томился. Не умел.