Наконец парень опомнился и грохнулся оземь, обнял ноги отца и осыпал их поцелуями. Между тем Маруся встала и, дрожа от страха, скрылась за Азой в толпе цыган.
Хоинский не мог выговорить ни слова, он молча прижал сына к груди.
— Прощаю тебя, — проговорил он наконец, — бери ее, возвращайся домой, только помни… — Слезы прервали его слова.
Фомка вырвался из объятий отца и стал искать Марусю, которая вдали шепталась с цыганкой.
Вдруг весь табор, как будто по мановению волшебника, зашевелился и начал собираться в путь. Шатер уложен в телегу, лошади запряжены, бродяги толкают друг друга, каждый несет к телеге свои нищенские пожитки.
Фомка насилу прочистил себе дорогу к Марусе.
— Маруся, отец простил нас, поедем к нему, пойдем!
Но Маруся залилась слезами, спряталась за плечами Азы.
— Она не хочет, — закричала цыганка, — слышишь, не хочет!
— Что? — крикнул Фомка.
— Спроси ее, она уйдет с нами…
— Не может быть! — отчаянно закричал Фомка.
— Что это? Что такое? — спрашивал Ратай, пробираясь к ним.
— Она не хочет? — отозвался старик Хоинский. — Ради Бога, ужели ее станем еще просить?
И оба приблизились к сироте.
— Что с тобой, мое дитятко? — начал нищий. — Одурела, что ли? Отказываешься от такого счастья? Ну, говори! Уж, верно, эти цыгане научили тебя уму-разуму…
— Никто меня ничему не учил, — сказала Маруся, подавляя слезы. — Да сами скажите, какое же счастье ждет меня в вашем доме? Любить вы меня не можете — я вам не ровня, я цыганка! На другой день, из одного стыда, вы меня прогоните или станете попрекать сиротством, бедностью… Я боюсь!..
Хоинский задумался.
— Слушай, — сказал он, спустя минуту, — скажу тебе всю правду. Прежде я считал тебя греховодницей, а теперь, как поразведал, как собственными глазами увидел, что ты девушка честная — не хочу лучшей жены для сына. Денег у него будет довольно: только был бы он счастлив…
Маруся поцеловала руку старика и тихо, прерывающимся голосом отвечала:
— Награди вас Бог за доброе слово, да что скажут ваши соседи, мать?..
— Э, полно вздор-то молоть! — крикнул Ратай, с нетерпением поднимая суковатую палку. — Больно глупа ты еще, возвратишься домой, увидишь могилу матери, будешь сидеть в родном уголке в холе и в счастье, чего ж больше? Поклонись старику в ноги и делу конец!
В то время, как в кружке, составившемся из Хоинских, Ратая, Варфоломея и Маруси, происходила эта сцена, толпа цыган остановила свои сборы и молча ожидала конца. Но когда Маруся бросилась к ногам старика — раздался свирепый, сатанинский смех Азы.
— Глупая девка! Пропадай! Прочь с глаз моих!
И, обратись к толпе, закричала:
— Апраш, в дорогу! В Венгрию!
— Пора и нам в дорогу, — произнес Хоинский. — Там ждет старуха, глаза, чай, выплакала…
Маруся хотела было попрощаться с предводительницей цыган, но та с презрением ее оттолкнула.
— Прочь, поганая! — проворчала Аза сквозь зубы. — Ты недостойна ни нашего очага, ни нашего сердца. Пропадай, поганая!
Спутники Хоинского схватили Марусю, усадили в колымагу, вытащенную из кустов и, опасаясь погони, ускакали с такою поспешностью, что забыли взять с собой Ратая и Фомкина коня.
Слепец, ворча, пешком побрел домой, а саврасый последовал за цыганами в Венгрию.
Спустя несколько недель Хоинские сыграли богатую, веселую, шумную свадьбу.
Чего же дальше? Свадьба сыграна, молодые поцеловались, гости выпили за их здоровье, поужинали и разъехались по домам. Но только в сказках кончают шумной свадьбой. В действительности, сказанный конец — начало. Когда-нибудь, когда на душе будет легче, на свете веселее, расскажу о том, что нашла молодая чета в небольшом опрятном дворике, выросшем, словно из земли, возле старухи-хаты, которая все еще стоит и напоминает жителям Стависок о наших героях… и ждет новых жильцов.