Стоя почти рядом у окон, они раскланялись.
— А отчего же еще мосць не спит? — спросил еврей. — Я не сплю, потому что надо было кое-что обдумать, а потом следует также и Господу Богу помолиться.
— О, и у меня тоже нет недостатка в том, что требует размышления, — отозвался Мечислав, — а теперь сяду учиться.
— Но о чем же вы так думали? Ну? — спросил Борух.
— О своих нуждах.
— А что ж, этому поможет размышление? Из пустой бутылки ничего не нальешь. Разве же я не знаю, что нужно платить и за квартиру, и мяснику, и булочнику?
— Хороший вы сосед.
— Что же делать? Должен слушать, что рассказывают люди… Откуда его мосць возьмет денег? Не от графини ли, которая в его мосць влюблена, или от профессора, который сходит с ума по сестрице его мосци?
— Перестань говорить эти глупости! — воскликнул Мечислав.
— Зачем же я сосед? Я все знаю. Если б его мосць был рассудительнее, не терпел бы нужды, выдал бы сестру за профессора, а он человек богатый, а сам женился бы на графине… Ну, и нечего было бы тосковать по ночам.
— Какая графиня? — сказал с досадой Мечислав. — Я ни одной не знаю.
— Что уж тут толковать! — возразил Борух. — А та, с Большой улицы, которая ходит сюда чуть не каждый день. Разве вы не знаете, что она в вас влюблена? У нее первый муж был такой скверный человек, что едва не уморил ее, ну вот она и хочет теперь выбрать по вкусу, и все говорят, что метит на его мосць… А знаете что, — прибавил он, — если вам нужны деньги, я дам и за малый процент — полтора в месяц — это почти даром.
Мечислав хотел сердиться, но окончание, так обязательно являвшееся кстати, обезоружило его.
— В самом деле, дашь мне взаймы? — спросил он.
— Почему же нет? Дам под вексель… Прошу прийти ко мне завтра утром. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи!
Соседнее окно затворилось. Мечислав вздохнул свободнее, имея в виду временное спасение; но его тревожили только сплетни Боруха относительно пани Серафимы.
— Какие злые и глупые люди! — думал он. — Достаточно одного шага, достаточно простого сближения, чтоб свет оговорил самые чистейшие отношения. Необходимо, стало быть, отказаться от этой дружбы, чтоб устранить от этой достойной женщины неприятности, которые могут ожидать ее.
И он невольно начал думать о пани Серафиме, припоминая обращение ее с ним и с сестрой; но в этом поведении было столько деликатности и вместе чувства, дружбы и сердца, она так умела уничтожить разницу, вытекавшую из их обоюдного положения… и за эту доброту свет платит ей подобной клеветой!
Мечислав сердился.
— Наука на будущее, — сказал он. — Надо быть осторожнее; и медленно, хотя бы с тоской и пожертвованием, даже если б она заподозрила неблагодарность, удалиться для ее же спокойствия.
Приняв такое решение и успокоившись относительно уплать долгов, Мечислав раскрыл книги и присел за работу; но ему не шли на ум занятия.
Когда рано утром он вошел к Люсе, ее уже не было. Орховская убирала комнатку.
— Где сестра?
— Пошла в костел и, вероятно, не скоро возвратится, потому что встретится с пани Серафимой, а та затащит ее к себе, как это бывает почти ежедневно. Я даже кофе не готовила.
Мечислав подумал, что необходимо на будущее время отклонить сестру от частого посещения Серафимы, и вышел к Боруху. Последний ожидал его в лавке и немедленно увел в заднюю комнату. О деньгах недолго шла речь. Борух крепко верил в счастливую звезду медика, улыбаясь, отсчитал ему необходимую сумму и просил иметь всегда с ним сделки.
Получив деньги, Мечислав побежал расплатиться как можно скорее, и ему стало как-то легче… Между тем время было идти на лекцию.
Люся, действительно, застала в костеле пани Серафиму, которая и увела ее к себе… У них всегда было столько предметов для разговора.
— Знаешь что, — сказала пани Завадовская, придя домой, — ты сегодня печальна. Приезд кузена, как вижу, вместо того чтобы развеселить тебя, только опечалил. Что такое случилось? Разве он привез какие-нибудь грустные вести? Признайся, будь откровенна. Что ж это за дружба, которая не хочет ничем поделиться?
— Верьте, что со мной ничего не делается, я скорее задумчива, нежели печальна… Жизнь, эта жизнь…
Пани Серафима поцеловала девушку и уселась рядом.
— Но ты грустна.
— Я почти всегда такая, и не может быть иначе.