VIII
Ежели ты говоришь, дорогая, что девочкой людям
Ты не нравилась, мать пренебрегала тобой,
После ж, подростком, в тиши расцвела ты, — я верю, голубка:
Любо мне думать, что ты странным ребенком росла.
Так виноградный цветок не пленяет ни формой, ни краской,
Ягод же зрелая гроздь — радость богов и людей.
IX
В осени ярко пылает очаг, по-сельски радушен;
Пламя, взвиваясь, гляди, в хворосте буйно кипит.
Ныне оно мне отрадно вдвойне: еще не успеет,
В уголь дрова превратив, в пепле заглохнуть оно,—
Явится милая. Жарче тогда разгорятся поленья,
И отогретая ночь праздником станет для нас.
Утром моя домоводка, покинув любовное ложе,
Мигом из пепла вновь к жизни разбудит огонь.
Ласковую Амур наделил удивительным даром:
Радость будить, где она словно заглохла в золе.
X
Цезарь и Александр, великие Генрих и Фридрих
Мне бы щедрую часть отдали славы своей,
Если бы каждому я хоть на ночь уступил это ложе:
Только строго Орк держит их властью своей.
Будь же ты счастлив, живущий, гнездом, согретым любовью,
В Лету доколь на бегу не окунул ты стопы.
XI
Грации, вам на алтарь стихотворец возложит страничку,
К ней добавит пяток полураскрывшихся роз —
И успокоится. Любит свою мастерскую художник,
Если в ней предстает полный всегда Пантеон.
Хмурит Юпитер бровь, чело возносит Юнона;
Гордо кудрями тряхнув, вышел вперед Мусагет,
Как равнодушно Минерва глядит, а легкий Меркурий
В сторону глазом косит ласково и плутовски.
Но Кифарея дарит мечтателю нежному, Вакху,
Сладость нег суля, влажный и в мраморе взор.
Словно объятий его не забыла и сонного дразнит:
«С нами бок о бок стоять мог бы пленительный сын!»
XII
С Виа Фламиниа шум голосов ты слышишь, голубка?
Это жнецы побрели с дальних полей по домам
С шуткой, со смехом: жатву убрали для римских хозяев,
Тех, кто сам небрежет свить для Цереры венок.
Праздник теперь не справляют богине, что нам золотую,
Вместо сырых желудей, в пищу пшеницу дала.
Мы же вдвоем, в тиши отметим радостно праздник:
Любящая чета — тот же согласный народ.
Слышала ль ты когда о таинстве древнем, пришедшем
Из Элевсина в Рим за триумфатором вслед?
Установили греки его, и греки взывали
Даже в Риме: «Войди, смертный, в священную ночь!»
Не подойдет и близко профан, новичок же, бывало,
Трепетно ждет, облачен в белое — знак чистоты.
Вводят в храм. Сквозь рой невиданных чудищ бредет он,
Ошеломленный, и мнит: «Я не во сне ли?» В ногах
Змеи кишат. Чередой, в венках из колосьев — у каждой
Запертый ларчик в руках — девушки мерно идут.
С глубокомысленным видом гундосят жрецы, ученик же,
Еле скрывая страх, жадно глядит на огонь.
Лишь после всех испытаний откроется и неофиту
Для посвященных живой, спрятанный в образы смысл.
В чем же тайна? А в том, что однажды Великая Матерь
Милостиво снизошла ласку героя познать,
Критского юношу Иасиона, царя-землепашца,
Скрытым дарам приобщив плоти бессмертной своей.
Счастье в Крит пришло! Богини брачное ложе
Заколосилось, взошел тучный на нивах посев.
Весь же прочий мир изнемог. Забыла Деметра
В жарких утехах любви свой благодетельный труд…
Внемлет сказке, дивясь, посвященный, украдкой подруге
Знак подает — а тебе внятен, любимая, знак?
Этот раскидистый мирт освятил нам укромное место,
Миру не будет вреда, если мы жар утолим.