– Но как это возможно? Как на это весь мир смотрит?
– Невозможно, но происходит, потому что твои янки во всем мире считают себя и полицейскими и хозяевами.
– Почему мои! – возмутилась Аня. – Никакие не мои! Я просто не понимаю.
– А они понимают, что им стрелять безответно по городу сподручно с кораблей. Свой «военный бизнес» предпочитают делать с комфортом. А дома у себя войны сто лет не нюхали, только богатели от нее твои американцы.
– Капиталисты и рабочие – не одно и то же. Зачем ты так?
– Хочу пронять тебя, а ты своего Андрюху проймешь. Так почему я так строго за курсом слежу? Да потому, что эти «джинсы-джимсы», чтобы им, их «кровавому миротворчеству», никто не помешал, объявили зону вокруг своего флота особой и всякий появившийся в ней корабль или самолет – вражеским.
– Как так вражеским? Войны нет и формальных врагов у Америки быть не может!
– Не может. Верно! Сенат американский войны не объявлял. Но «миротворческими делами» с уничтожением во имя их мирных жителей заниматься не возбраняется, как видим. Для этого твоим американцам санкции сената не требуется. Зачем война, если воевать можно и без ее объявления? Напал во имя непрошеной «свободы» на чужой народ. Напал «во имя мира» на чужую землю. Впрочем, не «нападать с помощью оружия», а, по терминологии того адмирала, «играть в футбол в одни ворота». Безнаказанно притом и без свидетелей в виде нежелательных кораблей или самолетов в зоне. Вот и я не имею права командой рисковать, под их миротворческий прицел попасть. Приходится за курсом следить, чтобы в «преступную мирную зону» ненароком не попасть.
– Это ужасно, что ты рассказал. А я знала, как «не знала»!
– А ты говоришь: американцы!
– Не все же такие!
– Не все, но дающие приказ и делающие бизнес на войне – таковы! Им кровь с рук не отмывать. Она где-то там на суше проливается. Даже в бинокль не видно. У них дело техническое, подал снаряд в казенную часть, нажал спуск, от грохота ухмыльнулся, и опять заряжай. В день по полтысячи выпускают. Производительность труда, как у Форда! Да ты прислушайся. До нас грохот канонады докатывается.
– Я думала, где-то там гроза.
– Не гроза, а угроза, и не тайная, а явная. Так что пусть лучше ваша «американская тайна», которую твой Андрюха выдумал, тайной останется.
На капитанский мостик по крутому трапу взлетел взволнованный радист в распахнутом кителе, Анин знакомый, молодой паренек, рыжеватый, кудрявый, радиолюбительством увлекался:
– Иван Семенович, товарищ капитан! Торговый теплоход торпедирован. Недавно в Гданьске в судоверфях на воду спущен. Шел из Триполи и из «проклятой зоны» выйти не успел.
Иван Семенович преобразился, выпрямился, усы дыбом:
– Координаты?
– В ста милях отсюда. На юго-юго-восток.
– Курс зюйд-ост-ост! – крикнул капитан вахтенному в рулевой рубке.
Аня широко открытыми глазами смотрела на отца.
– Разложить на палубе советский флаг, чтобы с воздуха видно было! – громовым голосом командовал он. – Полундра!
«Дежнев» застал «Фредерика Шопена» еще на поверхности. Вернее, только его высоко поднятую корму со свежевыкрашенным на верфи рулем и поблескивающим на солнце, словно отполированным винтом. Очевидно, в трюме скопился воздух и не давал кораблю затонуть окончательно.
– Эй, на юте, на баке! Готовить шлюпки! – гремел бас капитана. – Геть с мостика, – последнее относилось к дочери.
Аня ни жива ни мертва скатилась по трапу на палубу. Там она, притаившись за переборкой, наблюдала, как матросы снимают с шлюпок брезенты, бросают на скамейки пробковые пояса и спасательные круги.
Андрей старательно греб в паре со своим корабельным другом Васей. Аня смотрела им вслед. Ее в шлюпку не взяли, как она ни просилась.
Для того чтобы рассмотреть торчащую из воды корму, Андрею приходилось оборачиваться через плечо; Аню же он видел все время. Она перегнулась через реллинги и всматривалась в море.
Волны были округлыми и казались небольшими. Однако черные точки – головы людей, держащихся на воде – заметно поднимались и опускались. Шлюпки тоже то взлетали, становясь силуэтами на эмали неба, то проваливались, полуприкрытые валом.
Советские моряки на передних шлюпках подбирали из воды людей.
Шлюпка Андрея шла одной из последних. Но даже с нее различить Аню было нельзя: «Дежнев» развернулся. Зато на торчавшей из воды корме тонущего судна Андрей увидел одинокую фигуру. «Неужели капитан с погибшего корабля?»
– Люди под правым бортом! – крикнул рулевой.
Андрей – он сидел на левом борту – вытянул шею.
– Сушить весла! – послышалась команда.
Андрей видел, как с поднятого Васиного весла капает вода. А за этим веслом, то поднимаясь, то опускаясь, по пояс высовывались из воды два человека. Они все время были на одном расстоянии один от другого, будто сидели на разных концах бревна.
С шлюпки бросили пробковые пояса.
Андрей совсем близко от себя увидел слипшиеся волосы и ястребиный профиль человека, поднявшего из воды руку.
– Зачем пробками швыряешься? – с сильным кавказским акцентом крикнул пловец. – Веревку бросай! Давай скорей веревку!
Вася встал и бросил линь. Человек поймал его на лету и опустился в воду по плечи. Около него тотчас всплыла длинная труба, на которой он, очевидно, сидел верхом. На противоположном ее конце все еще держался другой человек. Ему бросил линь Андрей.
Через минуту обоих спасенных втащили в шлюпку.
– Трубу жалко бросать! – говорил, поблескивая антрацитовыми глазами, кавказец. – Замечательная труба оказалась, хорошо плавает, герметическая… Прямо не труба, а символ взаимовыгоды: обоим оказалась полезной – и советскому человеку и американцу. Пожалуйста, знакомься. Мистер Герберт Кандербль. Мы с ним в воде познакомились. Это инженер. Застрял в Триполи перед самым американским вмешательством. Решил выбраться на торговом пароходе… А я – Сурен Авакян. Тоже инженер, только советский… Хочешь мой мокрый заграничный паспорт? Эх, какую хорошую электростанцию бомбы погубили!.. Ай-яй-яй!.. Как в Ираке!..
Американец спокойно стоял в шлюпке, скрестив руки на груди. Андрею бросилась в глаза развитая челюсть его неестественно длинного лица.
– Ссеньк-ю! – кивнул он Андрею.
Андрей понял, что американец благодарит его. Но мистер Кандербль не ограничился благодарностью: он снял с пальца перстень с крупным бриллиантом и протянул его советскому матросу. Андрей растерянно замотал головой. Американец быстро и неразборчиво заговорил.
– Слушай, это совсем не простое кольцо, – переводил Авакян. – Понимаешь, искусственный алмаз. Говорит, сам сделал.
И все же Андрей не решился взять. Он почему-то вспомнил потопленный американцами корабль. А этот, высокий, с крупной челюстью, чувствовал себя здесь как на прогулке, хлопал матросов по спинам и все время говорил:
– О'кэй!
Из воды вытащили двух перепуганных до бесчувствия женщин.
– Братишки! Опять заходит, гад! Гляньте! – крикнул Вася.
Американец оглянулся, но не туда, куда указывал матрос, а на него самого. Такой уж был дивный голос у Васи. А если бы американец слышал, как Вася поет! Какой баритон!..
Над водой, совсем низко, летел невесть откуда взявшийся самолет с треугольными, примыкающими к корпусу крыльями, тяжеловатый с виду, но… Он стрелял из пулеметов по шлюпкам.
Андрей с Васей переглянулись, не веря глазам.
Авакян крикнул:
– Ложись! – и потащил книзу американца. – Ваши объявили, что все мы в этой зоне считаемся врагами! Ва!
Рухнул с неба обвал. Грохочущие звуки падали на хрупкую шлюпку, как раздробленные утесы…
Вскоре рев реактивных двигателей смолк вдали.
Матросы и пассажиры шлюпки поднимали головы, провожая взглядом удаляющийся самолет. Не сделает ли он еще заход?
Не поднялись только Вася с Андреем. Оба лежали окровавленные, привалившись к разным бортам.