ОСАДА
Опять сумасшедшие хлопья
Ликуют, ныряют, парят,
Целуют чугунные копья
Твоих обреченных оград!
Усталый, голодный, военный —
Ты скорчен в предсмертном броске,
И бьется затравленной веной
Нева у тебя на виске!
* * *
Они прошли по тысяче дорог —
К Парижу, к Брюсселю, к Антверпену, к Варшаве
И целый мир от ужаса продрог,
Прислушиваясь к их чугунной славе,
И тяжестью непрошеных знамен
Там каждый камень был обременен…
О сколько их в плененных городах!
Над всей Европою насильственно воздетых —
На башнях, академиях, судах,
Парламентах и университетах,
На ратушах, музеях, крепостях —
Всё тот же издевающийся стяг…
* * *
Скабрезно каркнув, пролетает грач,
Над улицами, проклятыми Богом,
Над зданиями, рвущимися вскачь
Навстречу разореньям и поджогам.
Над рухлядью ненужных баррикад,
Над остовом обугленным квартала,
Откуда пламя рвалось наугад
И чердаки окрестные хватало…..
И судьбы, и жилища сметены.
И там, в нечеловеческом закате,
С перегнутой над улицей стены
Свисают заржавелые кровати.
* * *
Осунувшись, и сгорбясь, и унизясь,
Дома толпятся по очередям,
И нищеты жестокий катехизис
Твердит зима базарным площадям.
А рядом бой. Полнеба задымил.
Он повествует нам высоким слогом
О родине. И трупы по дорогам
Напрасно дожидаются могил.
КАМАРИНСКАЯ
В небо крыши упираются торчком!
В небе месяц пробирается бочком!
На столбе не зажигают огонька.
Три повешенных скучают паренька.
Всю неделю куролесил снегопад…
Что-то снег-то нынче весел невпопад!
Не рядить бы этот город — мировать!
Отпевать бы этот город, отпевать!
* * *
Там небо приблизилось к самой земле,
Там дерево в небо кидалось с обвала,
И ласточка бурю несла на крыле,
И лестница руку Днепру подавала.
А в августе звезды летели за мост.
Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чём бы?
Проторенной легкой параболой звёзд
Летели на город голодные бомбы.
* * *
Не помышлять, не думать об уюте,
Не отогреть чернила на столе,
Туманен кабинет, и столбик ртути
Давно остановился на нуле.
В сугробах двор, и окна в снежной мути,
И узенькие ветки в хрустале.
И долго мы признательны минуте,
Случайно пересиженной в тепле.
Но ты — поэт. Гляди в лицо пурги,
И стисни мозг, и нервы напряги!
Пусть колет лед по этим нежным нитям!
И что нам лед? Ты только лиру тронь —
И он расплавится. Тугой огонь
И в этот раз мы у богов похитим.
* * *
В палисаднике шесть занозин
Тараторят речитатив.
Вы простите, что несерьезен
И с деревьями неучтив!
Да деревья ли? Просто ветошь!
Каждый кустик ветром измят!
Я в притворстве совсем несведущ,
Я поэт, а не дипломат!
Для прогулок несносен климат
И покинул дом истопник…
Но всё же они не отнимут
Наших причудливых книг!
Хотя и не знаю толком,
Какую из них разверну,
Но, блуждая по книжным полкам,
Мы отыщем такую страну,
Где электричество в доме,
И дровами очаг набит,
И нет места обидам, кроме
Самых высоких обид!
* * *
Слова, что камень, — никогда не дрогнут,
Я их ваял, всю нежность соскребя.
Мой бедный стих! Ты наглухо застегнут.
Какие ветры распахнут тебя?
За то, что я прикинулся поэтом,
За то, что музу называл сестрой.
За то, что в мир ушел переодетым
В чужое платье, на чужой покрой —
Мой каждый слог мне ложем был Прокруста!
Мой каждый стих рождался чуть дыша!
Смирительной рубашкою искусства
Спеленута свободная душа.
Мой горизонт словами был заставлен.
Они всё солнце заградили мне!
Затем чтоб стих был набело исправлен,
Вся жизнь моя заброшена вчерне.
Я предал жизнь! Обиду за обидой
Я наносил ей сам своей рукой!
Я приказал ей быть кариатидой,
Согнувшейся под каменной строкой.
* * *
Уже последний пехотинец пал,
Последний летчик выбросился в море,
И на путях дымятся груды шпал,
И проволока вянет на заборе.
Они молчат — свидетели беды.
И забывают о борьбе и тлене
И этот танк, торчащий из воды,
И этот мост, упавший на колени.
Но труден день очнувшейся земли.
Уже в портах ворочаются краны,
Становятся дома на костыли…
Там города залечивают раны.
Там будут снова строить и ломать.
А человек идет дорогой к дому.
Он постучится — и откроет мать.
Откроет двери мальчику седому.
* * *
Топчемся, чужую грязь меся.
Тошно под луною человеку.
Отвязаться бы от всех и вся!
С темного моста да прямо в реку!
Гибнет осень от кровопотерь,
Улица пустынна и безлиства.
И не всё ли мне равно теперь —
Грех или не грех самоубийство,
Если жизнь тут больше ни при чем,
Если всё равно себя разрушу,
Если всё равно параличом
Мне давно уже разбило душу.
* * *
Думал — осенью буду счастливым,
Да со счастьем всегда нелады,
И обрызганы мюнхенским пивом
Эти мюнхенские сады.
Я давно уже в роли растяпы
И за жизнью тащусь позади,
И поля моей старенькой шляпы
Обломали чужие дожди.
Я серьезных не слушаю споров,
Да и шуток уже не шучу.
У судьбы-то прижимистый норов,
А противиться не по плечу.
То на улице мерзну безлюдной,
То слоняюсь среди пустырей,
Чтоб какой-нибудь смерти нетрудной
Приглянулся бы я поскорей.
* * *
Год за годом — верста за верстой…
А про счастье слыхали наслышкой.
Все мы платим земле за постой
Сединою, тоской и одышкой.
А быть может, и счастья-то нет,
Есть одни надоевшие бредни.
А вели нас к нему в кабинет,
Да оставили в грязной передней.
Что ты лжешь мне, постылая жизнь!
Разве мало тебе идиотов?
Отцепись от меня, отвяжись!
Я тебя уже сбросил со счетов.
* * *
Подводила к высокому вязу,
Зазывала в глухие поля…
Твоему голубому отказу
Я не сразу поверил, земля.
Для того ли в туман приальпийский
Уводили меня колеи,
И твои золотые записки
На дороги летели мои,
Чтобы сгинуть в беззвездной Европе,
Где панели тоской налиты,
Где рассвет, как забойщики в копях,
Отбивает от ночи пласты,
Где, как сумерки, улицы стары,
И на каждых воротах броня,
И смертельные желтые фары
Отовсюду летят на меня,
Где сады багровеют от желчи
И спешат умереть облака,
Где тоскуют и любят по-волчьи
И бросаются вниз с чердака.
* * *
Лужицы — как цинковые миски.
С крыш, с деревьев, с проводов течет.
По камням дожди, как машинистки,
Отстучали годовой отчет.
На ходу влетают мне за ворот
Два кленовых солнечных листка.
Это осень оставляет город,
Вдоль дорог бегут ее войска.
И вослед уйдут последним взводом
Белые листки календарей,
И воскликнут люди: «С Новым Годом!»
Чтобы стать еще на год старей.
Облетают мысли с каждым шагом.
Прохожу по скверам не спеша.
Скоро выйдет к миру с белым флагом
Перемирье заключать душа.
* * *
Каштановым конвоем
Окружено окно,
И вся земля запоем
Пьет красное вино.
Мой голубой автобус
Уходит на бульвар.
Как мне понятна робость
Его туманных фар!
Он весь как на эстраде,
Под рыжей бахромой.
И люди в листопаде
Не ходят по прямой.
От парка и до парка
Он ветрами несом.
И осень, как овчарка,
Бежит за колесом.
* * *
День отступит, тьма поборет,
Выйдут звездные полки…
С Новым Годом, старый город!
С Новым Горем, земляки!
Тот повесится в уборной,
Этот бросится с моста,
У кого-то ночью чёрной
Вынут дуло изо рта…
Кто еще нас объегорит,
Счастье новое суля?
С Новым Годом, старый город!
С Новым Голодом, земля!
За далекой переправой,
Может, бросим якоря,
Где-то проволокой ржавой
Повстречают лагеря.
Не повесят, так уморят,
Не леса, так рудники…
С Новым Годом, старый город!
С Новым Горем, земляки!
* * *
Кончается ночь снеговая,
И крыши всплывают грядой.
Звезда над дугою трамвая
Дрожит Вифлеемской звездой.
Ночь канула, с места не тронув
Двухтысячелетней канвы,
И где-то с вокзальных перронов
Выходят седые волхвы,
И елка в окне магазина
В плену золотого дождя…
Но старые три господина
Ушли, никого не найдя.
* * *
Млечный путь осел на колею.
День жесток, а ночь еще жесточе.
У столба дорожного стою
За колючей проволокой ночи.
Так же будет сотни лет спустя.
Ни один не вырвется из клетки.
Так же будут наклоняться ветки,
Первобытным ужасом хрустя.
Кто мы? Для чего мы и откуда —
Проволокой звезд обнесены?
Говорят, Тебе мы снимся, Будда,
Скверные Тебя тревожат сны.
* * *
Ты — подброшенная монета,
И гадают Дьявол и Бог
Над тобою, моя планета,
На какой упадешь ты бок.
Ты летишь! Ты попала в штопор,
Не раскрылся твой парашют.
Затрещала твоя Европа,
И портные твои не сошьют.
В торжествующем урагане
Голос Бога уже невесом.
Ты в космическом балагане
Стала чертовым колесом.
По тебе пробегают танки,
И пожар по тебе клубит,
И уже отдаленный ангел
Над тобой в вышине трубит.