овых ветвей,
И звезд иной чертёж
Над головой твоей.
К лотку я подошёл,
Газету я беру,
Хоть знаю хорошо,
Что это не к добру.
Пускай я наугад
Газету разверну,
Я знаю — там трубят
Про новую войну.
Я на любой волне
Включаю аппарат,
Но знаю — о войне
Там тоже говорят.
Принадлежит статья
Не моему ль перу,
И разве же не я
По радио ору,
Выкрикиваю ложь,
Несу галиматью,
Что ты меня убьёшь,
Что я тебя убью.
Как бы двойное дно
Устроено внутри,
Подумаешь одно —
Другое говори.
Как бы двойное дно,
Как будто две души,
Подумаешь одно —
Но о другом пиши.
И ты проходишь там
Под звездами один
В своем краю реклам,
В своем краю витрин.
И ты берешь с лотка
Газетный динамит,
Где с каждого листка
Поджогами дымит.
Газетчик за пятак
Тебе всучает бред
С угрозами атак,
Со схемами ракет.
И ты, читая ложь,
Несешь галиматью,
Что ты меня убьёшь,
Что я тебя убью.
Пусть спутник надо мной
Всё выше, всё сложней,
Но спутник мой земной
Небесного важней,
И знаю я одну
Из всех земных забот:
Кто не убьёт войну,
Того война убьёт.
Кто там над Тихим и Атлантическим
В небе снарядом свистит баллистическим?
Лучше давайте запустим шутихи
Над Атлантическим или над Тихим.
Или к созвездьям качели подвесим,
Чтобы визжа пролетать поднебесьем,
Иль над заливом Беринговым льдистым
Гулким мостом прозвеним, как монистом.
А у Камчаток и у Алясок
Выстроим базы детских колясок.
И откровенно заявим мы парням,
Тем, что взрывают за кругом полярным, —
Все ваши бомбы сложите огулом,
Все ваши бомбы швырните акулам!
Мой сопланетник! давно уж пора нам
Небо вечернее сделать экраном,
Чтобы показывать миру оттуда
Фильмы Парижа, Москвы, Голливуда.
Мы стадион с колоссальной трибуной
Соорудим на поверхности лунной
И кораблей межпланетных армаду
Вышлем на лунную олимпиаду.
Только все эти мечтания всуе,
Стих мой, кому я тебя адресую?
Стих мой, куда тебя волны угнали
В легкой бутылке, в стеклянном пенале?
Стих мой, плывешь при попутных ли ветрах?
Кто тебя выловит — друг или недруг?
Я забросил бутылку в воду,
А в бутылке — письмо антиподу,
Иль себе самому письмо
Я послал от себя самого.
И бутылка — кусок стекла –
Закачалась и поплыла.
* * *
Хватит слоняться праздно по безднам.
Надо заняться чем-то полезным.
Скажем, печати купить и начать
Ставить на каждом закате печать.
Чтобы закат у дороги шоссейной
Как экспонат изучался музейный,
Чтобы из мира он выбыл со штемпелем,
Зарегистрирован розово-пепельным,
Чтобы отметил спектральный анализ,
Как эти краски хрустально менялись.
Может быть, дети в столетье тридцатом
Сложат по этим соцветьям закаты,
Сверят по рубрикам, сложат по кубикам,
Смажут по небу карминовым тюбиком,
И над каким-нибудь городом хмурым
Небо зажгут золотым абажуром, —
Это стихи мои вспыхнут, как хворост,
Это закат мой зажжется ещё раз.
Я умиленно составлю каталог
Дынно-лимонно-оранжево-алых,
Медных закатов,
Дымных закатов,
Летних закатов,
Зимних закатов,
Тощих и розовых
В рощах березовых,
Распространённых
В тихих затонах,
Свет расплескавших
В лиственных чащах,
В бешеной ярости
Брошенных в заросли,
Где-то на пастбищах
Медленно гаснущих,
Золототканых
На океанах.
— А закат все ниже стекал
И наполнял сияниями
Вечернего неба стакан,
Поставленный между зданиями.
ПОЭТ
Он жил лохматым зачумленным филином,
Ходил в каком-то диком колпаке
И гнал стихи по мозговым извилинам,
Как гонят самогон в змеевике.
Он весь был в небо обращен, как Пулково,
И звезды, ослепительно-легки,
С ночного неба просветленно-гулкого,
Когда писал он, падали в стихи.
Врывался ветер громкий и нахрапистый,
И облако над крышами неслось,
А он бежал, бубня свои анапесты,
Совсем как дождь, проскакивая вкось,
И в приступе ночного одичания
Он добывать со дна сознанья мог
Стихи такого звездного качания,
Что, ослепляя, сваливали с ног.
Но у стихов совсем другие скорости,
Чем у обиды или у беды,
И у него с его судьбой напористой
Шли долгие большие нелады.
И вот, когда отчаяние вызрело
И дальше жить уже не стало сил, —
Он глянул в небо и единым выстрелом,
Все звезды во вселенной погасил.
* * *
Неслышно входит городское лето
В отмеренное для деревьев гетто,
Где пробегает по дорожке пёс
И где деревьев несколько вразброс,
Тревожно размещая светотени,
Стоят, как декорации на сцене.
А чуть поодаль — каменный потоп:
Плывет за небоскребом небоскреб,
И снова небоскреб за небоскрёбом
Вздымается гигантом темнолобым.
А я стою под ветром и листвой,
Я от листвы и ветра сам не свой,
И этот сад почти как остров странен,
Мне кажется, что я — островитянин,
И что когда-то, может быть, в раю,
Я видел эту бедную скамью,
И эту невысокую ограду,
Я помню пса, бегущего по саду,
И предо мной встает со дна морей
Сад затонувшей юности моей.
* * *
Что с деревом делать осенним,
С оранжевым сотрясеньем,
Плеском и колыханьем,
С блеском его чингисханьим,
С этим живым монистом,
С деревом тысячелистым?
С деревом тысячелистым,
Резким, броским и тряским,
Истым импрессионистом
По хлестким мазкам и краскам!
С деревом, что смеётся,
С деревом-знаменосцем!
Глянь на его богатства, —
Некому с ним тягаться!
Осень в него вложила
Золотоносные жилы,
Солнца вкатила столько,
Что светится, как настойка!
С неба закаты взяты
И влиты в него закаты,
Гнется под ветром крупным,
Бьется цыганским бубном, —
Не дерево, а кутила,
Осень озолотила!
Что с деревом делать осенним,
С круженьем его, с крушеньем,
С его золотой падучей?
Листья сгребаем в кучи
И меж домов громоздких
Сжигаем на перекрёстках.
* * *
Алебастром сверкает гостиница,
А вокруг нее пальмы павлинятся
И, качаясь по ветру размашисто,
Синевою небесною мажутся,
И дрожит над своими пожитками
Море, шитое белыми нитками.
А над морем, над пляжем, над пальмами
Ходит солнце — охотник за скальпами,
Озирается, по небу ходючи,
И ножи его блещут охотничьи…
И лежу я под пальмами этими,
Говорю я с тысячелетьями,
С ветром, солнцем, и морем, и сушею,
И что мне говорят они — слушаю.
* * *
Читаю Боккаччо,
Чуточку морщусь;
Поезд, покачивая,
Мчит через рощу.
Окнами глупыми
Пульман закупорен,
Солнце за купами
Катится кубарем,
Солнце ныряет,
В листве догорая…
Мы, дорогая,
У самого рая.
А рай первозданный,
Могучий, дремотный,
С пещерой стеклянной
В гостинице модной…
Там выкрики чаек,
И море, и скалы,
И пальма качает
Свои опахала,
И так мы похожи
На Еву с Адамом,
Ты — с сумкой дорожной,
А я — с чемоданом.
По нашим небыстрым
Торжественным жестам
Поймут: мы — туристы,
В раю мы проездом.
* * *
Как с трамплина влетают в бассейн,
Так и я моей тяжестью всей
Рассекаю до самого дна
Стекловидную светопись дня.
Словно тело в стекло вплетено,
Словно тело в стекле ледяном,
И вослед сквознякам световым
Я теку по каким-то кривым,
Словно я в полусмерть занесён,
В полусвет, в полумрак, в полусон;
Обнадежь меня, время, скажи,
Что я вставлен в твои витражи:
Когда стекла твои зацветут,
Ты поставишь меня на свету,
На юру, на восход, на закат,
В листопад, в снегопад, в звездопад.
* * *
Встал у платформы дымный и шипящий
Вечерний поезд, выходец из чащи.
Но стоит только пристальней вглядеться,
Поймешь, что поезд — выходец из детства.
И может быть, ты обнаружишь сходство
С тем мальчиком, который там смеётся.
А поезд снова просекой еловой
Погнался за луной большеголовой,
Где по бокам большие тени леса
Толкаются и под колеса лезут.
А мальчик за ночным локомотивом
Так и остался лунным негативом.
Остался за стеклянным расстояньем,
За временем, за звуком, за сияньем,
Куда уже не добежать по шпалам.
За временем, за выщербленно-впалым
Пересеченным временем, за теми
Деревьями, уплывшими за темень.
* * *
Я решаю вопрос большой —
Что мне делать с моей душой?
Вот стою я под фонарём,
Говорю ей — вдвоём умрём,
Только жизнь со мной промытарь —
И потухнешь ты, как фонарь.
А выходит, что всё враньё,
Что обманываю её,
Что дела её нехороши,
Что бессмертье есть у души!
И хотя она здесь со мной,
Для неё я — двор проходной,
Сквозь который душа пройдёт
От одних до других ворот.
Мне-то что, я пойду на снос,
Вот с душою как быть — вопрос.
Как помочь разорвать ей круг
Этих вечных блаженств и мук.
Что же будет с мо