т слезу.
Как деревьям не страшно
Ночью, одним, в лесу?
А может — не в силах сдвинуться
И потому стоят, не бегут,
А я вот живу в гостинице,
А зачем — понять не могу.
Гостиница многоэтажна,
И мне в гостинице страшно.
Кругом какие-то темные шашни —
Страшно!
Заревом красным окно закрашено –
Страшно!
И чего я мытарюсь?
Пойду к нотариусу,
Постучу в дверь его.
Войду и скажу:
— Я хочу быть деревом!
Я хочу, чтобы было заверено,
Что такой-то, такой-то — дерево
И отказался от человеческих прав.
В зелень себя разубрав,
Он теперь стоит у ручья
На страже.
И ему по ночам
Не страшно.
ОТВЕТ
Попробуйте меня от века оторвать!
О. Мандельштам
Насмешливый голос
По телефонному
Проводу.
И все по тому же
Неугомонному
Поводу.
Стихи сочиняете?
Стали поэтом горластым.
Стихи начиняете
Всяким ненужным балластом.
Рычанья растративши,
В горле мозоли натёрши,
Хрипит ваша муза —
Ораторша.
И резонёрша!
И локти притиснув,
Кидается в самую давку,
Торгуется с жизнью,
Стучит кулаком по прилавку!
Хрипи — не хрипи,
А чем дальше — тем хуже и хуже.
Поэзия — то, что внутри,
А не то, что снаружи!
— Мой враг телефонный!
Я всё это слышал частенько.
Хотите, чтоб я умилённо
И тенькал и тренькал?
Мне этого мало!
Поэт не рождается, чтобы
Копаться в анналах
Своей драгоценной особы.
Я здесь.
Я со всеми.
С моею судьбою земною.
Снаряд баллистический – время
Свистит надо мною!
И что мои ахи
И охи,
И все мои вздохи
В обвале и крахе
И грохоте целой эпохи?
Меня не отделишь
От времени. С ним не рассоришь!
Я сын его гульбищ и зрелищ,
Побоищ и сборищ!
Я сын его торжищ
И гноищ, позорищ и пиршеств!
Меня не отторгнешь
От времени. С мясом не вырвешь!
Ракеты, ощерясь,
Хрипят в межпланетных просторах,
А вы мне про шепот, про шелест,
Про лепет, про шорох?!
Лечу вышиною
Стремительно, гибельно, круто —
И стих для меня — вытяжное
Кольцо парашюта.
* * *
Пробивают в асфальте дыру
И сажают в нее деревцо,
Чтоб шумело оно на ветру
И кидало мне листья в лицо.
И окно пробивают в стене,
Чтобы вставшая из-за моста
До рассвета качалась в окне
Голубая большая звезда.
Видно, так на земле повелось, —
У художника та же судьба:
Пробивают нам душу насквозь,
Чтоб запела душа как труба.
Птица бьет изо всех своих сил
Против ветра упрямым крылом.
Бог вселенную всю проломил,
Чтобы небо поставить в пролом.
* * *
Марианне Сапроновой
Море упрашивало: «Паша, Паша…»
Но Паша, должно быть, ушла домой,
И море, целую ночь не спавшее,
Разрыдалось белой-белой каймой.
А в море, у берега, жили
Камни большие-большие.
Там чайки хаживали
И купальщики.
Девочки пляжные,
Пляжные мальчики.
И по буграм каменистым
Звякало море монистом.
Когда гроза ломала шпаги
На сцене грозно-показной,
Я ставил птичку на бумаге.
Бог ставил чайку над волной.
* * *
На луне ни звука,
Ни шороха.
На луне ни друга,
Ни ворога,
Ни бурьяна,
Ни чертополоха.
Как нирвана —
Ни стона, ни вздоха.
Только тишь,
Только тени-громадины,
Только камень-голыш
Да впадины.
Небо смерклось.
Студеным мраком
Обложило со всех сторон.
Членистоногою раскорякой
Сел на поверхность
Луны
Аполлон.
Сел и выставил глаз-конус
На лунную оголённость.
На луне всегда — как перед бурей,
На луне всегда — как пред грозой,
Ни травинки,
Только бурый, бурый
Шлак,
Древнее, чем палеозой.
Даже воздух кажется массивным.
На луне всегда — как перед ливнем.
Только всё на луне неизбывно,
Всё застыло, и сдвинуть нельзя.
Не бывает ни бури, ни грома, ни ливня,
Ни грозы, ни дождя.
Только душный сияющий чад,
И в чаду этом душном стучат
И звучат
Небывалым концертом,
Сонатой Аппассионатой,
Сердце с сердцем —
Сердца астронавтов.
Ты, земля, пролетаешь во мраке,
Звезд блестит над тобою пыльца.
На тебе, точно красные маки,
Расцветают сердца.
Ты сердца, как букеты,
На другие бросаешь планеты.
И своими сердцами
Миры наделя,
Как дарами,
Твои дети,
Земля,
Играют шарами-мирами.
СО ДНА
Сергею Бонгарту
За день выжало, уморило.
Шторы наглухо! Дверь замкну!
Погружается субмарина
В океанскую глубину.
Люк завинчивай впритирку,
Закрывай иллюминаторы,
Я забьюсь в свою квартирку,
Как на дно упрятанный.
На житейскую поверхность
Перископ не выставлю,
Ослепительно низвергнусь
В темень аметистовую.
Я нашел себе страну
Ту, что научилась
Погружаться в глубину,
Точно Наутилус.
И пускай в подводном иле,
Отдаваясь гулами,
Шастают автомобили
Темными акулами,
И кидаются в меня
Световыми сваями, —
Комнатушечка-броня,
Ты непробиваема!
Ты непробиваема,
Ты неуязвима!
И акулы стаями
Проплывают мимо.
Мне не надо ЛСД
Или кокаина.
Я ночую на звезде
Из аквамарина.
Жил на пятом этаже,
Да уплыл с квартирою,
И на дне морском уже
Я фосфоресцирую!
Я плыву подводной спальнею,
И до утренней зари
На поверхность социальную
Я пускаю пузыри.
А ученый дяденька,
Чистенький и гладенький,
Где-то в кабинетике
В дебрях кибернетики.
У приборов топчется
Бородатый агнец.
И больному обществу
Ставит он диагноз.
«В наш период атомный
Для леченья сердца, —,
Говорит он, — надобны
Взрывчатые средства!
Этим человечество
Сразу же излечится!
Людям в наши времена
Помогает дивно
Туча, ежели она
Радиоактивна!
Приходите все погреться
В золотых лучах прогресса!»
Он, как петрушка площадной,
Выскакивает над страной.
И, щупленький и сухонький,
С морщинками на личике,
Он сам себе на кухоньке
Поджаривает блинчики.
Но хоть пожить он любит вкусно,
Хоть любит чай с вареньем он,
Как современное искусство
Почти что он развоплощён.
Почти прозрачен,
Совсем спрессован,
Он не иначе
Как нарисован.
Но взрывы так красноречивы,
Что все кругом потрясено,
И до меня доходят взрывы
На аметистовое дно.
Я знаю: вселенная где-то изогнута,
И Бог по вселенной гуляет инкогнито.
А тут человек, непонятный, как призрак,
Швыряется взрывами в огненных брызгах!
И я убегаю побежкою волчьей
И прячусь за всей океанскою толщей.
Ночной темнотою укрыт, как щитом,
Я выдумка тоже. Я тоже фантом.
Я тоже нелепица, дикость, абстракт,
И снюсь я кому-то сквозь лунный смарагд.
И я, уходящий все глубже и дальше,
И тот — на поверхности жизни — взрывальщик –
Далеким потомкам в столетье ином —
Покажемся оба чудовищным сном.
Но знаю: меня они все-таки вспомнят,
Заглянут ко мне в аметистовый омут,
Моим одиночеством темным звеня,
Как груз потонувший, подымут меня.
* * *
Вы говорите, якобы
Поэты одинаковы.
Попробуйте всмотреться —
По-разному отмечены:
Тот пишет кровью сердца,
А этот — желчью печени.
Кто пишет потом, кто слезой,
Кто половою железой.
Один, как бас-профундо,
Гудит на вас простудно.
Другой берет одни верхи
Нежнейшим колокольчиком,
А я, мой друг, пишу стихи
Глазного нерва кончиком.
А что мне делать с красотой,
В мои глаза накиданной?
С такой крутой, такой литой,
С такою неожиданной?
ГИМН ЦЕНЗОРУ
Цензор!
Ты надо мной, как Цезарь.
Я грезил,
А ты резал!
Режь меня,
Грешного!
Не печалься —
Ты же начальство!
Ты — единственный
Из земных детей,
Знающий истину
Во всей ее полноте.
Поэт со стихом носится!
Радуется — сочинил!
Но у тебя ножницы
И бочка красных чернил!
Ты,
Преданный
До глубины души
Своей эпохе,
Тебе ведомо,
Какие стихи хороши,
Какие плохи.
Ты даже
На вздохи ветра
Накладываешь вето!
Мерой твоей мерим!
Курс на тебя берётся!
Ты облечен доверием
Мудрого руководства.
Целовал я дамочку
(С каждым может случиться)
И в подколенную ямочку,
И в ключицу!
Но ты, с наскоку
Ринувшийся в баталию,
Крикнул: целуй в щёку!
Руку клади на талию!
И сразу же я, опомнясь,
Провозгласил скромность!
Нравился мне
Вольный стих,
Непроизвольный стих!
Но ты закричал:
Никаких вольностей!
И я стих!
Обещаю
Не быть неряхой,
Резать строки
Ровно, как сельдерей!
Да здравствует
Амфибрахий,
Анапест,
Дактиль,
Хорей!
Я буду бряцать лирой,
А ты — меня контролируй!
Ты укажи поэту,
Что подлежит запрету,
И сообщи заодно,
Что славить разрешено.
Ты, кто мудр и непогрешим,
Светом своим осени нас.
А мы стихи писать поспешим
Распивочно и навынос.
* * *
В тяжёлых звёздах ночь идёт,
И город в новый снег наряжен.
И вот уже минувший год,
Как нож, по рукоятку всажен.
Встречаю годы, как ножи,
Да здравствует семидесятый