!
На звёздах, ночь, поворожи
И с новым лезвием сосватай!
Уже к ножу питая нежность,
Уже собой не дорожа,
Я пью за остроту и свежесть,
За дружбу розы и ножа.
* * *
Обернемся на минуту,
Прошлое подстережём.
Рубят голову кому-то
Гильотиною-ножом,
И в кого-то с исступленьем
Загоняют штык насквозь —
Чтоб грядущим поколеньям
Очень счастливо жилось.
Так во имя светлых далей,
Под всемирный визг и рёв,
В море Чёрное кидали
Офицеров с крейсеров.
А теперь мы время сплющим,
В день сегодняшний войдя:
Поколением грядущим
Вдруг оказываюсь я.
И выходит, как ни странно, —
Всё стряслось из-за меня:
Трупов целые монбланы
И великая резня.
Шли кромешной чередою
Эти чёрные дела,
Чтобы жизнь моя звездою
Небывалой расцвела.
Чтобы стал мой жребий светел,
Чтобы мне удач не счесть!
Может быть, я не заметил?
Может, так оно и есть?!.
ГИМН ЦЕНЗУРЕ
А. И. Солженицыну
Ошметки Жданова
И Семичастного
Сидят и планово
Шипят, начальствуя.
Как соблазнительно
Пойти с рогатиной
На Солженицына
В поход карательный!
Куски выхватывай!
Погром устраивай!
И у Ахматовой,
И у Цветаевой!
Рассказ ли Зощенко,
Статья ль Некрасова
Единым росчерком
Пассаж выбрасывай!
Побольше плоского,
Поменьше резкого,
Режь Заболоцкого
И Вознесенского!
Тут обязательный
Уполномоченный
И на писателя
Топор отточенный!
У Достоевского
Дневник оттяпан,
Ничем не брезгуют
Герои кляпа.
Они конклавом
Стоят суровым,
Как волкодавы,
Над Гумилёвым.
Тут столько вбухано
Труда казённого
На Солоухина
И на Аксёнова,
На Винокурова
И Евтушенко —
Эй, не придуривай,
А стой в шеренге!
Чтоб не протаскивать
Им слова броского —
Упечь Синявского!
Приструнить Бродского!
Ах, Окуджава
И Ахмадулина!
Тут ваша слава
Подкараулена!
Тут над горячим
Российским словом
Главлит с подьячим
Средневековым,
Главлит с чинушей
Кувшиннорылым,
Главлит, тянувший
Полвека жилы!
Пускай на свете
Ты первый гений –
Тебя просветят,
Как на рентгене!
Казённых строчек
Сидит подрядчик,
Сидит начётчик
И аппаратчик,
А сам он смыслит
В делах искусства,
Как коромысло
Или лангуста!
Перед партейной
Халтурой плоской
Благоговейной
Виляет моськой.
А с Мандельштамом
И Пастернаком
Под стать упрямым
Цепным собакам.
Здесь от бездарной
Цензуры вздорной
Воняет псарней
И живодёрней!
* * *
Я прыгнул из окна,
Но не сорвался вниз,
А в воздухе повис,
Как радиоволна.
А в комнате остались
Часы и календарь.
Там тень моя, состарясь,
Глядит в окно, как встарь.
А я вверху, в вечернем
Сиреневом дымке,
А я в четырехмерном
Воздушном гамаке
Плыву, как астероид,
Сиянием дразня.
Вы можете настроить
Приемник на меня.
Я — звездный зазывала.
Скользя по облакам,
Я шлю мои сигналы
Таким же чудакам,
Мечтателям, поэтам,
Захватчикам высот,
Кто сам себе планета
И свет в себе несёт,
Кто не в ладах с причалом,
Кто кружит одинок
По кривизнам печальным
Отверженных дорог.
* * *
Я стою под березой двадцатого века.
Это времени самая верная веха.
Посмотри — на меня надвигаются ветки
Исступленнее, чем в девятнадцатом веке.
Надо мною свистят они так ошалело,
Будто шумно береза меня пожалела,
Словно знает береза: настала пора
Для берез и поэтов — пора топора.
Словно знает береза, что жребий наш чёрен,
Оттого, что обоих нас рубят под корень,
Оттого, что в каминах пылают дрова,
Оттого, что на минах взрывают слова.
Я стою — и тоски не могу побороть я,
Надо мною свистят золотые лохмотья.
Вместе с ветками руки к потомку тяну я,
Я пошлю ему грамоту берестяную.
И правдиво расскажет сухая кора
Про меня, про березу, про взмах топора.
* * *
Мы далеки от трагичности:
Самая страшная бойня
Названа культом личности —
Скромно. Благопристойно.
Блекнут газетные вырезки.
Мертвые спят непробудно.
Только на сцене шекспировской
Кровь отмывается трудно.
* * *
Всем и каждому у нас одна дорожка,
Жизнь устроена, как русская матрёшка.
Всё едино — правит хамство или барство,
Сверху грубая матрёшка государства.
А попробуй приоткрыть ее немножко —
В ней торчит национальная матрёшка,
А внутри ее лежит — как ты ни цыцкай! —
Пеленашечка матрёшки большевицкой!
Но и это — только ложная обложка,
В ней культуры нашей вложена матрёшка.
Открываешь — удивляешься сверх меры —
В ней матрёшка православной нашей веры,
А потом пойдут сниматься, как одёжки,
Родовые и семейные матрёшки,
И в какой-нибудь матрёшке двадцать пятой
Я покачиваюсь, голый и мохнатый.
* * *
Гости поналезли,
И у всех болезни.
У кого какой артрит,
Тот о том и говорит.
Разгорелись важные,
Длительные прения.
(А я улизнул
в замочную
скважину,
Прямо
в четвертое
измерение!)
Как в «Принцессе Турандот»
В театре у Вахтангова —
Пускаюсь с простынёй в полёт
И превращаюсь в ангела!
Пусть восседают за столом
И лопают варенье,
А я уже машу крылом
В четвёртом измереньи!
А дома притворился мной
Другой, трехмерный, подставной.
Чтоб не случилось ничего,
Он соблюдает статус-кво.
Даже сел у столика,
Откусил печенье,
Говорит о коликах
И о их леченьи.
Надо всем и каждому
Иметь такую скважину,
Чтобы, развёртывая оперенье,
Прыгать в четвёртое измеренье!
Чтобы из мёртвого одуренья
Прыгать в четвёртое измеренье!
Чтобы из чёртова столпотворенья
Прыгать в четвёртое измеренье!
* * *
На скамейке без подстилки
Спишь, свернувшись колобком,
И порожние бутылки
У скамьи стоят рядком.
Ангел в синем вицмундире
Наклонился над плечом.
Он с дубинкой в этом мире,
Как он в мире том с мечом.
Он заявит строгим тоном,
Наказанием грозя,
Что, согласно всем законам,
На скамейке спать нельзя.
И пойдешь ты, ковыляя,
Под деревьями в тени.
Так изгнание из рая
Происходит в наши дни.
* * *
Брошу в церковь динамит,
Стану сразу знаменит!
Десять лучших адвокатов
Защитят меня в суде,
Все концы умело спрятав
В мутно-розовой воде.
Сам судья, простив заране,
Улыбнется нежно мне,
Расплывясь, как блин в сметане,
В благодушной седине.
Я в числе сограждан видных —
Интервью за интервью;
Я о планах динамитных
С увлеченьем говорю!
От моей лохматой хари
Телевизоры в угаре!
С грандиознейших афиш
Я показываю шиш!
Так и лезут все из кожи
Напечатать мой портрет!
Я украсил наглой рожей
Тьму журналов и газет.
Мне восторженные дамы
Присылают телеграммы
С предложеньями любви!
Показания мои
Голливудский воротила
Закупает все сполна,
Чтобы фильмы накрутила
Голливудская шпана.
Как меня освободят —
Будет в честь мою парад!
Я на радостях подкину
В ясли адскую машину!
Бомбу брошу в детский сад!
* * *
Лидии Шаляпиной
На проспекте сносят дом.
Старый дом идет на слом.
Сокрушая непрестанно
Дома пыльное нутро,
Стенобитного тарана
Свищет в воздухе ядро.
Оседают, грохоча,
Пирамиды кирпича.
Обнажается проём,
Где сидели мы вдвоём
За обеденным столом.
Всё на слом идет, на слом.
Вот и нет окна уже
На четвертом этаже,
Освещенного луной,
С папиросою ночной,
С переливчатым стеклом.
Всё на слом идет, на слом.
Только сердце непременно
Хочет всё на старый лад —
Там, где выломлены стены,
Люди в воздухе висят.
Люди ходят, люди курят
В высоте и в пустоте,
А на самой верхотуре
Позабылись двое те,
Будто плавают в воде
Иль подвешены к звезде.
И становится мне страшно
Этой выси голубой,
Где качаюсь я вчерашний
Над сегодняшним собой.
Где-то там, вверху, в проломах,
Я остался в прошлых днях,
Я запутался в объёмах,
Я застрял во временах.
Это сердце дни и ночи
Глухо хлопает крылом
И минувшего не хочет
Ничего отдать на слом,
И из сил последних самых
Подымает надо мной
Памяти воздушный замок
Там, где рухнул дом земной.
СОВРЕМЕННАЯ БАЛЛАДА
Завязка баллады моей коротка:
В лифте злодей удушил старика.
Лунным сиянием взмылен,
Кричал романтический филин.
Вернее, была витрина
И чучело филина пыльное, дымнолохматое
Средь рухляди всякой старинной.
Сиянье неоновой трубки голубоватое, матовое.
Крики. Свистки.
Луна-маскировщица.
И толпа на куски
Растерзала злодея у лавки старьёвщика.
…Кусок окровавленный
Уволок сверхпрославленный
Фильмовой постановщик,
Поставщик поножовщин!
А ногу отгрыз хореограф.
Он даже от радости плакал.
Из дел, исключительно мокрых,
Он ставил балетный спектакль!
А прозаик