и ее лежит — как ты ни цыцкай! —
Пеленашечка матрёшки большевицкой!
Но и это — только ложная обложка,
В ней культуры нашей вложена матрёшка.
Открываешь — удивляешься сверх меры —
В ней матрёшка православной нашей веры,
А потом пойдут сниматься, как одёжки,
Родовые и семейные матрёшки,
И в какой-нибудь матрёшке двадцать пятой
Я покачиваюсь, голый и мохнатый.
* * *
Гости поналезли,
И у всех болезни.
У кого какой артрит,
Тот о том и говорит.
Разгорелись важные,
Длительные прения.
(А я улизнул
в замочную
скважину,
Прямо
в четвертое
измерение!)
Как в «Принцессе Турандот»
В театре у Вахтангова —
Пускаюсь с простынёй в полёт
И превращаюсь в ангела!
Пусть восседают за столом
И лопают варенье,
А я уже машу крылом
В четвёртом измереньи!
А дома притворился мной
Другой, трехмерный, подставной.
Чтоб не случилось ничего,
Он соблюдает статус-кво.
Даже сел у столика,
Откусил печенье,
Говорит о коликах
И о их леченьи.
Надо всем и каждому
Иметь такую скважину,
Чтобы, развёртывая оперенье,
Прыгать в четвёртое измеренье!
Чтобы из мёртвого одуренья
Прыгать в четвёртое измеренье!
Чтобы из чёртова столпотворенья
Прыгать в четвёртое измеренье!
* * *
На скамейке без подстилки
Спишь, свернувшись колобком,
И порожние бутылки
У скамьи стоят рядком.
Ангел в синем вицмундире
Наклонился над плечом.
Он с дубинкой в этом мире,
Как он в мире том с мечом.
Он заявит строгим тоном,
Наказанием грозя,
Что, согласно всем законам,
На скамейке спать нельзя.
И пойдешь ты, ковыляя,
Под деревьями в тени.
Так изгнание из рая
Происходит в наши дни.
* * *
Брошу в церковь динамит,
Стану сразу знаменит!
Десять лучших адвокатов
Защитят меня в суде,
Все концы умело спрятав
В мутно-розовой воде.
Сам судья, простив заране,
Улыбнется нежно мне,
Расплывясь, как блин в сметане,
В благодушной седине.
Я в числе сограждан видных —
Интервью за интервью;
Я о планах динамитных
С увлеченьем говорю!
От моей лохматой хари
Телевизоры в угаре!
С грандиознейших афиш
Я показываю шиш!
Так и лезут все из кожи
Напечатать мой портрет!
Я украсил наглой рожей
Тьму журналов и газет.
Мне восторженные дамы
Присылают телеграммы
С предложеньями любви!
Показания мои
Голливудский воротила
Закупает все сполна,
Чтобы фильмы накрутила
Голливудская шпана.
Как меня освободят —
Будет в честь мою парад!
Я на радостях подкину
В ясли адскую машину!
Бомбу брошу в детский сад!
* * *
Лидии Шаляпиной
На проспекте сносят дом.
Старый дом идет на слом.
Сокрушая непрестанно
Дома пыльное нутро,
Стенобитного тарана
Свищет в воздухе ядро.
Оседают, грохоча,
Пирамиды кирпича.
Обнажается проём,
Где сидели мы вдвоём
За обеденным столом.
Всё на слом идет, на слом.
Вот и нет окна уже
На четвертом этаже,
Освещенного луной,
С папиросою ночной,
С переливчатым стеклом.
Всё на слом идет, на слом.
Только сердце непременно
Хочет всё на старый лад —
Там, где выломлены стены,
Люди в воздухе висят.
Люди ходят, люди курят
В высоте и в пустоте,
А на самой верхотуре
Позабылись двое те,
Будто плавают в воде
Иль подвешены к звезде.
И становится мне страшно
Этой выси голубой,
Где качаюсь я вчерашний
Над сегодняшним собой.
Где-то там, вверху, в проломах,
Я остался в прошлых днях,
Я запутался в объёмах,
Я застрял во временах.
Это сердце дни и ночи
Глухо хлопает крылом
И минувшего не хочет
Ничего отдать на слом,
И из сил последних самых
Подымает надо мной
Памяти воздушный замок
Там, где рухнул дом земной.
СОВРЕМЕННАЯ БАЛЛАДА
Завязка баллады моей коротка:
В лифте злодей удушил старика.
Лунным сиянием взмылен,
Кричал романтический филин.
Вернее, была витрина
И чучело филина пыльное, дымнолохматое
Средь рухляди всякой старинной.
Сиянье неоновой трубки голубоватое, матовое.
Крики. Свистки.
Луна-маскировщица.
И толпа на куски
Растерзала злодея у лавки старьёвщика.
…Кусок окровавленный
Уволок сверхпрославленный
Фильмовой постановщик,
Поставщик поножовщин!
А ногу отгрыз хореограф.
Он даже от радости плакал.
Из дел, исключительно мокрых,
Он ставил балетный спектакль!
А прозаик кровью налился,
Человечины налопался, —
Влез путем психоанализа
В суть злодеевского комплекса!
И кусок в полпуда весом
Драматург урвал для пьесы!
Вместо старых действий
(Для чего считать их?)
Пьеса в трех убийствах
И в шести кроватях.
Тема-то какая!
«Кокаин и Каин».
Вгрызались в месиво пунцовое,
Над трупом чуть не подрались,
И вот последним кость берцовую
В зубах уносит журналист!
Но ни в одной строке
Ни слова о старике.
В свете современности
И научных книг
Не представляет ценности
Удушенный старик!
А ему того и надо,
Раз баллада, так баллада,
И ко всем этим сволочам
Он является по ночам.
Подберется тихо сзади
И огреет по крестцу!
Разрешается в балладе
Развлекаться мертвецу.
* * *
Проходил я через зал, через зал.
Я поэт и фантазёр, фантазёр.
Подошел я к режиссёру и сказал:
— Уходи и не мешай мне, режиссёр!
Только знаю — не уйдёт, не уйдёт.
Он стоит и говорит, говорит.
— Лучше руку ты протягивай вперёд,
Принимай-ка поторжественнее вид!
Сколько раз мне повторять, повторять:
Мне не нужен твой урок, твой урок.
Но мне слышится опять и опять
Режиссёрский говорок, говорок:
— В этом месте нажимай, нажимай!
Без нажима не проймёшь, не проймёшь!
Я послушался — хватил через край,
И стихи я загубил ни за грош!
Пусть у каждого дорога своя,
Дайте каждому полет и простор!
Отвяжись ты, отвяжись от меня,
Не мешай мне, не мешай, режиссер!
Но он где-то возле стен, возле стен
Продолжает тарахтеть, тарахтеть,
И в квадратики его мизансцен
Попадаю я, как перепел в сеть.
Был когда-то я удал-разудал,
По колено были все мне моря,
Но я чувствую, что куклою стал,
Кто-то дергает за нитку меня.
В один голос недрузья и друзья
Утешают: «Ничего, ничего,
В том и выразилась драма твоя,
Что игралась в постановке его!»
* * *
Т.и А. Фесенко
Чучелом в огороде
Стою, набитый трухой.
Я — человек в переводе,
И перевод плохой.
Сколько я раз, бывало,
Сам себе повторял:
— Ближе к оригиналу! —
А где он, оригинал?
Оригинал видали, –
Свидетели говорят, —
В Киеве на вокзале,
Десятилетья назад.
Кругом грохотал повальный
Артиллерийский гул.
В зеркале вокзальном
Оригинал потонул.
Ворошить не хочется
Давние дела.
Наспех судьба-переводчица
Перевела-наврала.
Я живу на расстоянии
От страны моей студеной.
Я живу — на заикание
С языка переведенный.
И живу я в переводе
С неустройства на уют.
У меня на стол по моде
Со свечами подают.
И внутри моей машины
Мягкие сидения.
Я переведен на шины
С пешего хождения.
Без особого урона
Мой испуг переведён
С лозунгового жаргона
На рекламный жаргон.
Точно бред политбесед,
Распродаж ажиотаж!
Пунцовею, разогрет,
В пот меня кидает аж!
В оригинале — откровенье,
А в переводе — подражанье,
В оригинале — вдохновенье,
А в переводе — прилежанье!
В оригинале — на восходе,
И на закате — в переводе!
И по прямой — в оригинале,
А в переводе — по спирали!
И я волшебник по природе,
А литератор — в переводе,
В оригинале я — на взводе,
Навеселе в оригинале,
А на режиме в переводе,
И переводу до вина ли?
Скользило время еле слышным,
А стало звонче междометья,
В оригинале — двадцать с лишним,
А в переводе — полстолетья!
У ПАМЯТНИКА МАЯКОВСКОМУ
Стих отгремел последний —
И над Россией
Стоит он —
Двадцатидвухлетний,
Стоит красивый!
Стоит бронзовый,
Стоит каменный,
И небо над ним
Розовой храминой!
Был бы памятник, а найдутся
Голуби и вольнодумцы!
Руки в карманы сунувши,
Глаза подымая вверх,
Читают сердитые юноши
Стихи про атомный век,
Про атомный, про урановый
Читают, сердца протаранивая!
Гневные, запальчивые
Девочки и мальчики
Выходят, как на подмостки,
А сверху над головой
Памятник-Маяковский
Слушает, как живой.
От стихов в столетьи атомном
С ног диктаторы не валятся,
Но когда-то и на мамонтов
Выходили люди с палицей!
Клыкастых мамонтов
Косматые массивы—
Кому они ныне памятны?
А люди и ныне живы!
Девочки в скромном ситчике,
В открытых рубашках мальчики
Вот они, — динамитчики,
Перовские, Кибальчичи.
Восторженные девчата,
Поэты неряшливые—
Вот — взрывчатка
Самая страшная!
В кабинетах и президиумах
Облысевшие держиморды —
Видимо-вас-невид