кровью налился,
Человечины налопался, —
Влез путем психоанализа
В суть злодеевского комплекса!
И кусок в полпуда весом
Драматург урвал для пьесы!
Вместо старых действий
(Для чего считать их?)
Пьеса в трех убийствах
И в шести кроватях.
Тема-то какая!
«Кокаин и Каин».
Вгрызались в месиво пунцовое,
Над трупом чуть не подрались,
И вот последним кость берцовую
В зубах уносит журналист!
Но ни в одной строке
Ни слова о старике.
В свете современности
И научных книг
Не представляет ценности
Удушенный старик!
А ему того и надо,
Раз баллада, так баллада,
И ко всем этим сволочам
Он является по ночам.
Подберется тихо сзади
И огреет по крестцу!
Разрешается в балладе
Развлекаться мертвецу.
* * *
Проходил я через зал, через зал.
Я поэт и фантазёр, фантазёр.
Подошел я к режиссёру и сказал:
— Уходи и не мешай мне, режиссёр!
Только знаю — не уйдёт, не уйдёт.
Он стоит и говорит, говорит.
— Лучше руку ты протягивай вперёд,
Принимай-ка поторжественнее вид!
Сколько раз мне повторять, повторять:
Мне не нужен твой урок, твой урок.
Но мне слышится опять и опять
Режиссёрский говорок, говорок:
— В этом месте нажимай, нажимай!
Без нажима не проймёшь, не проймёшь!
Я послушался — хватил через край,
И стихи я загубил ни за грош!
Пусть у каждого дорога своя,
Дайте каждому полет и простор!
Отвяжись ты, отвяжись от меня,
Не мешай мне, не мешай, режиссер!
Но он где-то возле стен, возле стен
Продолжает тарахтеть, тарахтеть,
И в квадратики его мизансцен
Попадаю я, как перепел в сеть.
Был когда-то я удал-разудал,
По колено были все мне моря,
Но я чувствую, что куклою стал,
Кто-то дергает за нитку меня.
В один голос недрузья и друзья
Утешают: «Ничего, ничего,
В том и выразилась драма твоя,
Что игралась в постановке его!»
* * *
Т.и А. Фесенко
Чучелом в огороде
Стою, набитый трухой.
Я — человек в переводе,
И перевод плохой.
Сколько я раз, бывало,
Сам себе повторял:
— Ближе к оригиналу! —
А где он, оригинал?
Оригинал видали, –
Свидетели говорят, —
В Киеве на вокзале,
Десятилетья назад.
Кругом грохотал повальный
Артиллерийский гул.
В зеркале вокзальном
Оригинал потонул.
Ворошить не хочется
Давние дела.
Наспех судьба-переводчица
Перевела-наврала.
Я живу на расстоянии
От страны моей студеной.
Я живу — на заикание
С языка переведенный.
И живу я в переводе
С неустройства на уют.
У меня на стол по моде
Со свечами подают.
И внутри моей машины
Мягкие сидения.
Я переведен на шины
С пешего хождения.
Без особого урона
Мой испуг переведён
С лозунгового жаргона
На рекламный жаргон.
Точно бред политбесед,
Распродаж ажиотаж!
Пунцовею, разогрет,
В пот меня кидает аж!
В оригинале — откровенье,
А в переводе — подражанье,
В оригинале — вдохновенье,
А в переводе — прилежанье!
В оригинале — на восходе,
И на закате — в переводе!
И по прямой — в оригинале,
А в переводе — по спирали!
И я волшебник по природе,
А литератор — в переводе,
В оригинале я — на взводе,
Навеселе в оригинале,
А на режиме в переводе,
И переводу до вина ли?
Скользило время еле слышным,
А стало звонче междометья,
В оригинале — двадцать с лишним,
А в переводе — полстолетья!
У ПАМЯТНИКА МАЯКОВСКОМУ
Стих отгремел последний —
И над Россией
Стоит он —
Двадцатидвухлетний,
Стоит красивый!
Стоит бронзовый,
Стоит каменный,
И небо над ним
Розовой храминой!
Был бы памятник, а найдутся
Голуби и вольнодумцы!
Руки в карманы сунувши,
Глаза подымая вверх,
Читают сердитые юноши
Стихи про атомный век,
Про атомный, про урановый
Читают, сердца протаранивая!
Гневные, запальчивые
Девочки и мальчики
Выходят, как на подмостки,
А сверху над головой
Памятник-Маяковский
Слушает, как живой.
От стихов в столетьи атомном
С ног диктаторы не валятся,
Но когда-то и на мамонтов
Выходили люди с палицей!
Клыкастых мамонтов
Косматые массивы—
Кому они ныне памятны?
А люди и ныне живы!
Девочки в скромном ситчике,
В открытых рубашках мальчики
Вот они, — динамитчики,
Перовские, Кибальчичи.
Восторженные девчата,
Поэты неряшливые—
Вот — взрывчатка
Самая страшная!
В кабинетах и президиумах
Облысевшие держиморды —
Видимо-вас-невидимо
Расселось балластом мёртвым!
А солнце проглядывает,
Рассвет дымит!
Это под вас подкладывают
Мальчики — динамит!
ГРИНВИЧ ВИЛИДЖ, 1970
Ходят парни, увешаны бляхами.
Ходят девки в штанах раструбом.
И на шеях болтаются, брякая,
Амулеты с акульим зубом.
Грозные лица пророков,
Лица марий магдалин.
Но в сердцах не шумит у них вереск долин,
А гремит
Динамит
И пироксилин.
Эх! Поднять бы на воздух
Купол со знаменем в звёздах!
Эх! Разнести бы в куски
Всё от доски до доски!
Чтобы в зареве багряном
Зубья высились руин.
ЛСД.
Марихуана.
Кокаин.
И героин.
А у папенек, а у маменек
По десять домов каменных!
В банках тыщи,
Порядок заведенный,
И океаны скучищи
За каждой тарелкой обеденной.
И на папаш
Дети глядят брезгливо:
Дескать, родитель наш
Пышно созрел для взрыва.
Папашу на бочку пороховую,
Да запалить фитиль!
И сразу же Синюю птицу живую
Поймают Тильтиль и Митиль.
Я в жизнь прославляю веру —
Жить не разнравилось мне.
Подыскиваю пещеру
На солнечной стороне.
После великого взрыва
Великим пойдём путём:
И колесо, и огниво
Снова изобретём.
* * *
Занавеска над ванной, как парус.
А я в ванне сижу и купаюсь.
Я блаженствую, я разомлел.
Моя очередь жить на земле.
Я купаюсь, я мылюсь, я парюсь,
Надо мной занавеска, как парус.
Я смотрю, как искристая пена
Угасает на мне постепенно.
Уплывает в парах моя ванна
С занавескою из целлофана,
Уплывает средь пара и плеска
Целлофановая занавеска.
Я блаженствую, я разомлел.
Моя очередь жить на земле.
Моя очередь спать и проснуться,
Пить чаи из цветастого блюдца.
Я свой собственный важный посол,
Уплывающий в мыльный рассол,
Я министр без штанов и портфеля,
Простофиля и пустомеля,
Моя очередь жить нараспашку,
Нализаться в веселой компашке,
Чтоб в звенящем, блестящем бокале
Далматинские звезды мигали,
Чтоб луна мне казала гримасы
(Занавеска звенит из пластмассы).
А луне холодок нипочём.
Так и прёт с оголённым плечом.
За окном океаны косматы
(Занавеска дрожит из пластмассы).
И меня пролетающий ангел
Поливает из лунной лоханки.
Звезды сваркой слепят автогенной,
Звезды падают мыльною пеной,
Занавеска, как парус, над ванной,
А я в ванне блаженный и пьяный.
* * *
Блещет осень окалиной
На листве жестяной.
В беспорядке навалены
Облака надо мной.
И деревья вдоль длинного
Пролетают шоссе
В серо-буро-малиновой
Одичалой красе.
В легковом, темнолаковом
Я носился авто,
Я тоску уволакивал
Километров на сто,
Чтоб все беды и горести
На прогоне сквозном
Горизонтом и скоростью
Заливать, как вином.
Ходит ветер задирою,
Лист мелькает, багрян,
И закат спроектирован
На широкий экран.
Листья машут и кружатся,
И летят, и летят,
И охваченный ужасом,
Я влетаю в закат.
Мы летим вверх тормашками –
И машина, и я,
Грохотаньями тяжкими
Тишину раскроя.
У какой-то обочины
Я сиянием стал,
И в куски развороченный
Разлетелся металл.
…Вся дорога осенняя
В красноватом чаду.
Никакого сомнения,
Что уже я в аду.
И в авто темнолаковом
Я плыву по шоссе,
День и ночь одинаково
Шебуршит в колесе.
И в сидении кожаном,
Погружась с головой,
Я сижу подытоженный,
Как баланс годовой.
Автострада протяжная
Предо мною легла,
И какие-то важные
У меня есть дела,
А у туч — фиолетовый
Или розовый цвет.
Право, дела до этого
Никакого мне нет.
Непрерывно по радио
Слышу я репортаж.
Непрерывно в досаде я
На осенний пейзаж:
Ну какой же от осени
Человечеству прок?
Только листья разбросаны
У шоссейных дорог.
Восседаю подтянутый.
Мы такие тут все.
Мы серьезны. Мы заняты.
Мы плывем по шоссе.
Мы солидные личности.
Каждый грузно-суров.
Никакой хаотичности.
Никаких катастроф.
* * *
Л. и Г. Ржевским
Ваш дом — он весь в зеленых пасмах,
С лесной чащобою в родстве,
И подымает солнце на смех
Прореху каждую в листве.
Тут озеро совсем под боком,
И слышно, как из тихих вод
Вдруг щука, вымахнув с подскоком,
В осоке радостно плеснёт!
А в озере — десятки тысяч
Слепящих солнечных огней…
Закинем, Леонид Денисыч,
На двухфунтовых окуней!
Люблю я, удочку забросив,
Почувствовать, как там, весом,
Усаты