Она говорила удивительно ровнымъ, почти безучастнымъ голосомъ. Очевидно, слезы, голодъ и готовность броситься въ воду или на рельсы поѣзда вошли въ житейскій обиходъ этой группы странницъ, и онѣ не видѣли во всемъ этомъ ничего особенно необыкновеннаго.
— У мене бувъ чоловікъ, — сказала молодуха, продолжая думать о своемъ, — да его въ москаляхъ спекли, въ Палтантурѣ. Потимъ того кажутъ, ступай домой! Тамъ духъ легкій, — вылічишься! А одъ же не вылічився, померъ.
Въ комнатѣ стало какъ-то тоскливо послѣ этихъ немногихъ словъ.
— А что, не скучно вамъ объ родномъ мѣстѣ? — спросилъ я по невольной ассоціаціи идей.
— Сумно? — переспросила простоволосая. — Зачѣмъ намъ сумовать? Можетъ, здѣсь лучше будетъ.
— Вездѣ Божья земля! — подхватила баба въ холщевой рубахѣ. — Насъ вонъ сосѣди съ села не пускали. Куда, говорятъ, ѣдете? На гибель ѣдете! И агентъ жидовскій… Вкинутъ васъ жиды въ воду, не довезутъ до мѣста… А все-же-таки довезли!
Молодуха не сказала ничего и вдругъ заплакала своими больными, наполовину незрячими глазами, и эти молчаливыя слезы были краснорѣчивѣе самаго подробнаго отвѣта.
Пятая женщина, одѣтая нѣсколько получше, сидѣла съ другого края группы. Это была гостья, жившая на вольной квартирѣ и пришедшая въ «Мелигранъ» навѣстить своихъ товарокъ.
— Христина!.. Ильпинская!.. — укоризненно заговорила она. — Та яка-жъ ты дурна!.. Здѣсь вѣдь справди лучше… — Вотъ я портомойниця, платья мою, — продолжала она, — полтретья доляра на два дні заробляю… Да еще піду, а пані спроситъ: «А паляница (хлѣбъ) у тебе есть?» Я скажу: «Нема», то она паляницу дастъ. А потомъ снова спроситъ: «А молоко у тебе есть?» А я опять скажу: «Нема». То она и молока дастъ.
— А по-каковски вы съ ней говорите? — поинтересовался я. — По-англійски?
— Отъ! — презрительно отозвалась гостья. — То бараняча мова: бя, бя! Я іи на розумъ не беру. А пані таки по-нашему молвитъ, по-руську. То наши земляки изъ Руссіи…
Портомойница имѣла въ виду русскихъ нѣмцевъ изъ Либавы и Саратова, которыхъ много въ Виннипегѣ и во всей Западной Канадѣ.
Большая часть живетъ очень зажиточно, особенно менониты, которые пришли сюда, когда страна была еще пуста, и могли выбрать лучшую землю.
Тѣ, которые остались въ городахъ, стали домовладѣльцами и купцами. Изъ позднѣйшихъ пришельцевъ многіе успѣли предварительно совсѣмъ обрусѣть и до сихъ поръ охотно говорятъ по-русски.
Часы пробили шесть. Рабочій день былъ оконченъ, и мужчины одинъ-по-одному стали собираться въ переселенческій баракъ. Пришелъ менонитскій проповѣдникъ, рыжій и приземистый, въ башмакахъ, огромныхъ, какъ лодки, и съ громаднымъ сѣрымъ цилиндромъ на головѣ, похожимъ на печную трубу. Онъ говорилъ по-нѣмецки, но все-таки часто вставлялъ въ рѣчь ломаныя русскія слова. Онъ разсказалъ мнѣ, что нарочно пріѣхалъ изъ своей деревни за 30 миль отъ города и что на-завтра онъ собирается проповѣдывать въ баптистской молельнѣ, куда сходились для молитвы почти всѣ русскіе переселенцы. Молельня эта, по его словамъ, пріобрѣла совершенно международный характеръ, и даже англійскіе члены конгрегаціи учатся распѣвать русскіе гимны вмѣстѣ съ переселенцами. Вслѣдъ за нѣмцемъ прошелъ какой-то старый полякъ или литвинъ, пьяный, истерзанный, безъ сюртука и съ бутылкой рома въ карманѣ. Голова у него была бѣлая, какъ лунь, но онъ держался пѣтушкомъ и даже отпускалъ довольно вольныя шутки. Женщины относились къ нему съ неистощимымъ терпѣніемъ.
— Выпилъ, старый! — добродушно говорили онѣ и очень скоро уложили его спать въ углу на тюфякахъ, прикрывъ его какой-то пестрой попоной, изображавшей одѣяло.
Большая часть пришедшихъ все-таки были русскіе. Они явились, какъ были на работѣ, въ грязныхъ холщевыхъ рубахахъ и съ руками, запачканными въ глинѣ. Все это были, очевидно, новички; даже ихъ рабочая одежда имѣла характерный русскій покрой и отличалась отъ американской. Картузы у нихъ были русскіе съ кожанымъ козырькомъ и ватнымъ подбоемъ. Нѣкоторые были совсѣмъ безъ шапокъ. У одного на головѣ красовался бѣлый гречневикъ совсѣмъ архаическаго вида.
Въ баракѣ, впрочемъ, не на чемъ было даже присѣсть.
— Пойдемъ лучше къ намъ! — предложилъ Капустинскій, рослый и костлявый портной, который жилъ въ Виннипегѣ уже третій годъ и имѣлъ болѣе постоянное обиталище, чѣмъ другіе.
Жилище Капустинскаго было на другомъ концѣ главной улицы. Онъ занималъ нижній этажъ полуразрушеннаго дома, въ верхнемъ этажѣ котораго находился складъ старой мебели. Внизу было такъ сыро и темно, что мы даже не подумали войти внутрь его и усѣлись на дворѣ на обрубкахъ бревенъ, разбросанныхъ по всѣмъ угламъ.