— Бульбанюк… и офицеры… — начал полковник, но голос осекся, и он замолчал, перхая горлом.
Ермаков заговорил устало и жестко:
— Я прошу, вопросы мне не задавайте. Я не отвечу на них, Пока вы не ответите. Где же наступление дивизии? Где поддержка огнем?
— Что я могу тебе ответить? — вполголоса сказал полковник, — Приказ был отменен…
С неприязнью к этому тихому голосу Ермаков смотрел на полковника в упор неверящими глазами, болезненно горевшими на его темном, исхудалом лице.
— Отменен? Как отменен?..
Черная тоска была в этой низенькой комнате, забитой лиловым сумраком; и прежняя, острая, ноющая боль подступила, вонзилась в грудь, сжала его горло, как тогда в лесу, когда он готов был на все. Голос полковника звучал как через ватную стену, и он неясно слышал его: вся дивизия переброшена севернее Днепрова; два орудия Кондратьева лишь поддерживали батальон; не было связи, посланные к Бульбанюку разведчики, вероятно, напоролись на немцев; ни один пе вернулся, они шли с приказом держаться до последнего, чего бы это ни стоило; от батальона Максимова осталось тридцать человек, два офицера. Максимов погиб… Ермаков выслушал, не прерывая, враждебный, непримиримо чужой, губы стиснуты, воспаленные глаза прищурены, а правая рука механически гладила под шинелью левую сторону груди, где была боль, и боль эта, что появилась в лесу, пе утихала, обливала его ледяной тоской. Он спросил через силу:
— Значит, Иверзев… знал положение в батальоне?..
Полковник, насупясь, ответил:
— Так сложилась обстановка…
Ермаков проговорил:
— Я был в батальоне в момент его гибели, и я хотел бы видеть полковника Иверзева. Где сейчас… дивизия?
— Дивизия на плацдарме под Днепровом, штаб в Новополье. Но без меня ты не сделаешь ни шагу. Теперь и мне нечего делать в этой хате. Нечего… — И спросил некстати: — Водки хочешь?
— Нет. Вот возьми сумку и документы Бульбанюка. И ордена Жорки. Документы Прошина я сам передам в артполк…
Были поздние сумерки, когда они въехали в Новополье — прибрежное село, расположенное в сосновом бору. Несло запахом дождя из-под дымных туч, клубившихся над бором, от шумящих в этих тучах верхушек сосен, от песчаной дороги среди темных хат с фиолетовым блеском в стеклах, отражавших ненастное осеннее небо. Безлюдно было на улицах, и только озябшие часовые несколько раз требовательно останавливали «виллис» на перекрестках. Полковник Гуляев молчал, молчал и Ермаков, усилием воли пытаясь обрести душевное равновесие, которое так необходимо было ему в предстоящем разговоре с полковником Иверзевым. Но этого равновесия не было: после вчерашней ночи все сместилось в его душе, и он ничего не мог забыть.
— Здесь останови, — раздался голос полковника Гуляева, и потом: — Часовой! Штаб дивизии? В этой хате разместился комдив?
Ермаков увидел синеющую под луной пустынную улицу; «виллис» нырнул в придорожной канаве, вплотную притерся к палисаднику, за которым протяжно пели на ветру сосны; под ними черно отблескивали стекла хаты с крыльцом, и фигура часового приближалась по песчаной дорожке к «виллису». Полковник Гуляев покряхтел, вылез из машины, в раздумье оглядел погашенные окна, спросил неопределенно:
— Спят в такую рань?
— Недавно с передовой вернулись. Цельный день там были. Должно, отдыхают, товарищ полковник, — ломким баском ответил часовой. — Вроде жена к командиру дивизии приехала. Да вон адъютант, на сеновале спал, кажись. Товарищ лейтенант, к вам! — крикнул часовой, отходя за машину.
Из глубины двора, из клуни, шел, покачиваясь спросонок, адъютант Иверзева, — шинель внакидку, красивое лицо помято, — видимо, не поняв в чем дело, он пробормотал, передергиваясь в судороге зевоты:
— Пакет, да? Давайте, давайте.
Гуляев с неудовольствием пожевал губами.
— Лейтенант Катков, доложите полковнику: командир полка Гуляев и капитан Ермаков.
— А! Это ты! Полковника? — И адъютант, уже осмысленно вглядываясь в Ермакова, заговорил торопливо: — Полковник только с передовой. К нему приехала жена. Приказал тревожить только в случае пакета. Но я сейчас, минуточку…
Адъютант взбежал на крыльцо.
Ермаков, чувствуя знобящую боль в груди, по-прежнему молчал. Полковник Гуляев упреждающе проговорил:
— Что ж, ты доложить обязан. Но без горячки. Спокойно. Только спокойно.
— Я вас не подведу, товарищ полковник, — ответил Ермаков, усмехнувшись. — Не волнуйтесь.
Тягуче гудели сосны в палисаднике, со скрипом, с деревянным стуком задевая ветвями крышу, а над нею и двориком то набухало темнотой, то лунно светлело, разорванным дымом неслось ноябрьское небо.