Перемигиваясь, вспыхивали и затухали ракеты на разных концах дуги.
Низина наливалась катящимся гулом, но мутно различимые квадраты танков еще не вели массированный огонь — стреляли по флангам, как бы еще выжидательно нащупывая цели, и это тоже мнилось необычным Новикову.
— К телефону Алешина! Быстро! — приказал он телефонисту и спрыгнул в ровик, — белое лицо связиста засновало у аппарата.
«Если бы целы были орудия Овчинникова, если бы… — подумал Новиков, в эту минуту ничего не прощая своему командиру взвода. — У озера свободный, не прикрытый ничем проход…»
— Алешин, ты? — Он подул в трубку. — Алешин!..
Ответа не расслышал — тотчас ворвался в ровик гром артиллерийской стрельбы: выстрелы — разрывы, разрывы — выстрелы. На миг поднял голову: справа от высоты взлетало и падало рваное зарево. С неуловимой частотой сплетались там багровые выплески — открыли огонь по танкам соседние батареи. Рядом бегло гремели врытые в землю тяжелые самоходки. У Новикова не было связи с соседями, он не знал об их потерях в утреннем бою, и неожиданная радость оттого, что соседние орудия жили,зажглась в нем пьянящим азартом. Он улыбнулся жаркой улыбкой, испугавшей связиста, крикнул в трубку,прикрывая ее ладонью:
— Видишь, Алешин, справа огонь? Соседи живут! По правым танкам не стреляй! Огонь по левым. Не подпускай к озеру! Снаряды не жалей! Всё!
И, бросив трубку, повернулся к орудиям, высоким, звонким голосом подал команду:
— Внимание!.. Наводить по левым танкам… по головному!
Ракеты уже не сигналили больше, танки подтянулись из леса, атака началась одновременно на всем протяжении вытянутой дуги, и Новиков видел это без бинокля.
Левая оконечность дуги резко закруглилась — три крайних танка, набирая скорость, с вибрирующим воем моторов вырвались вперед, катились по возвышенности, где низкими буграми лиловели бывшие позиции Овчинникова. Передний танк взрыл широкими гусеницами бруствер, смело вполз на огневую, железно взревев мотором, развернулся там, давя остатки орудия, и, когда кроваво мелькнул его бок, тронутый зарей, Новиков успел выкрикнуть первую команду:
— По левому… огонь!
Но как только, взорвав воздух на высоте, ударило орудие и вслед, почти слитно, ударило орудие Алешина, что-то высокое и огненное взвилось перед глазами Новикова, земля упала под ногами, острой болью кольнуло в ушах. Его смяло, притиснуло в окопе, душным ветром сорвало фуражку, бросило волосы на глаза. Не подымая фуражки (едва заметил: как будто иззябшими руками потянулся к ней на дне окопа связист с мертвенно-стылым лицом), Новиков тряхнул заболевшей головой и встал. Дымились воронки на бруствере, тягуче звенело в ушах, частые рывки огня скачуще сверкали в глаза Новикову над приближающейся танковой дугой, — непрерывно били тапки.
А высота уже перестала быть возвышенностью. Дым, вставший над ней, казалось, сровнял ее. Смутные очертания орудия проступали и исчезали, тонули во мгле. И не увидел Новиков ни фигур снующих солдат, ни Степанова у прицела — ничего не было, кроме этой клубами валящей темноты, пронизанной трассами танковых снарядов.
— Степанов! — позвал Новиков так нетерпеливо и громко, что болью отдалось в висках, но ответа не было.
Когда подбежал он к орудию, то увидел расширенные, мутные глаза Ремешкова, упорно ползущего к орудию между станинами со снарядом, одной рукой объятым на груди. Он задыхался от гари, указывал взглядом на Степанова, ссутулившегося на коленях подле щита, а его тормошил, дергал за хлястик, кричал что-то яростно весь закопченный дымом Порохонько.
— Почему прекратили огонь? — крикнул Новиков. — Степанов!..
Но никто не ответил. Он наклонился, и кинулось в глаза: Степанов стоял на коленях, ткнувшись лбом в щит орудия, съеженным плечом упираясь в казенник. Пилотка держалась на его большой голове, прижатая ко лбу щитом, складка шеи с еще не исчезнувшим загаром, как у живого, лежала на воротнике, но то липкое, густое на вид, что выползало из-под разорванной пилотки, объяснило Новикову это странное несоответствие позы с тем, что случилось. Воронки зияли слева и позади Степанова — следы снарядов на бруствере, убивших его.
— Отнесите в нишу, похороним потом, — сказал Новиков, почти не слыша своего голоса, и, задохнувшись, вспомнил, что как-то не так говорил он со Степановым в его последние часы. Но не было времени, душевных сил возобновить в памяти, где был прав и виноват он: Новиков чувствовал темное кружение в голове, позывало на тошноту, — видимо, контузило его в ровике.