— Здорово, Никита, — проговорил Алексей. — Мы ведь с тобой почти незнакомы. Только вчера мельком виделись.
— Здравствуйте, — неуверенно сказал Никита.
— Не здравствуйте, а здравствуй, — поправил Алексей и вытер руки тряпкой, не спуская прищуренных глаз с Никиты. — Пойдем, брат. На крыльце покурим. А ну-ка, Валька, — он строго кивнул Валерию, — возьми масленку да смажь рулевые тяги. Только как свою. Ясно?
Он был среднего роста — не выше Никиты, но крепче, прочнее его; плотная, прямая шея, мускулистые руки, лицо загорели дотемна, лишь узкий треугольник кожи на груди в распахнутом вороте сатиновой рубашки, совсем не тронутый загаром, был неправдоподобно белым.
— Значит, приехал, Никита? Вот теперь, кажется, познакомились.
— Ваша мать, Ольга Сергеевна, сказала мне… — проговорил серьезно Никита.
— Ольга Сергеевна не моя мать.
— Я… я не понял, — пробормотал удивленно Никита.
— Садись сюда, — сказал Алексей, указывая на ступени крыльца. — Хочешь папиросу? Так вот объясняю: Ольга Сергеевна — вторая жена Грекова. Я не ее сын. Валерий — да. Ясно?
Распыленный тополиный пух мягко летел, плыл в воздухе над зеленеющими палисадниками, над тепловатыми деревянными ступенями крыльца, осторожно цеплялся за ромашки, за траву, ложился невесомыми островками. Набухшие тополиные сережки, лопаясь, падали с легким шорохом на полированный верх машины, под которой, насвистывая, проворно елозя кедами по траве, постукивал пневматической масленкой Валерий; он, видимо, делал это не в первый раз. И Никита, чувствуя на щеке скользяще-щекотное прикосновение рассеянного в воздухе липкого пуха, проговорил не совсем твердо:
— Да, ясно…
Медля, Алексей долго разминал в испачканных пальцах тоненькую, дешевую папиросу; чернели каемки масла под ногтями, лицо было пятнисто освещено сквозь ветви иглами солнца, и тогда Никита увидел косой шрам возле его уже тронутого сединой виска, подумал, что он занимался боксом, тотчас вспомнив перчатки, кожаную грушу в его комнате, и хотел было спросить об этом, но сказал иное:
— Никогда не знал, что в Москве у меня столько родственников.
— Ну как же, твоя мать — родная сестра профессора Грекова. — Алексей чиркнул спичкой, не торопясь прикурил. — А у них большая семья. Когда-то твоя мать бывала у всех.
— Разве ты знал мою мать? — недоверчиво спросил Никита, смахнув прилипший к потной переносице назойливый пух, и повторил: — Ты когда-нибудь видел ее?
Знойно сверкало, жгуче сквозило в тополях солнце, и Никита как-то по-особому отчетливо видел вблизи лицо Алексея, этот негородской, заросший травой дворик с палисадниками, ромашки, раскрытые окна в низком деревянном домике, и даже представилось на секунду, что он все это уже давно когда-то видел, что все это было давно знакомо ему. Но нет, он никогда ничего подобного не видел и не мог знать, что здесь, в тихом зеленом дворике Замоскворечья, жил его брат Алексей, — и показалось ему сейчас, что его приезд сюда с Валерием походил на кем-то начатую странную игру, а он как бы насильно был втянут в эту игру. И Никита сказал:
— Странно все-таки… В один день мы все оказались родственниками…
— К сожалению, — ответил Алексей и нахмурился, докуривая. — Почти. Все мы на этой земле родственники, дорогой брат, только иногда утрачиваем зов крови. Ясно? И это нас освобождает от многого, к сожалению и к несчастью. Как кардан, Валерий? — с внезапной строгостью спросил он. — Ты жив там?
— Что освобождает? Кого? — подал голос из-под машины Валерий. — Кого это ты цитируешь?
— Самого себя, — сухо ответил Алексей, и вновь Никите бросился в глаза едва заметный шрам на его виске.
— Я ночую в твоей комнате, — сказал вдруг Никита. — Там остались перчатки и груша. Ты занимаешься боксом?
Алексей сделал вид, что не услышал вопроса, затаптывая окурок в траве.
— Ты боксер? — опять спросил Никита, поглядывая на рассеченную бровь Алексея.
— Ошибся. Боксом я увлекался в прошлом. В институте. Сейчас я инструктор. В автошколе. А этот шрам — война. Царапнуло на Днепре…
— Инструктор?.. — повторил Никита, не переставая думать о том, что Алексей не ответил, видел ли он его мать. Никита знал, что мать несколько раз приезжала по своим сложным делам в Москву, но подробно никогда не говорила об этом.
— Я обкатываю машины своим ученикам. Эта вот «Волга» — одного инженера.
— Ты видел когда-нибудь мою мать? — снова спросил Никита, стараясь говорить естественно, но опасаясь выдать напряжение в своем взгляде. — Ты был знаком с ней?
Алексей сошел с крыльца и, сосредоточенный, по-прежнему не отвечая Никите, стал поворачивать к солнцу расстеленную на траве брезентовую палатку, сплошь, как гусеницами, усыпанную тополиными сережками.