— Какой золотой день, а? — сказал он. — Чуешь, брат?
— Скажи, ты когда-нибудь… — упрямо повторил Никита, — видел ее?
Алексей отпустил палатку и облокотился на покачнувшиеся под тяжестью его тела перила.
— Да, один раз я видел твою мать.
— И что?
— Помню, она была в телогрейке.
— В телогрейке? — переспросил Никита и сдвинул брови. — Это тогда… Какая тогда она была?
— Она показалась мне суровой. В общем, отец хотел ее обнять, а она сказала: «Прости, я отвыкла от нежностей».
— Что, что она сказала?
— «Прости, я отвыкла от нежностей».
И Алексей, оттолкнувшись от перил, подошел к машине, остановился подле торчащих ног Валерия, приказал грубовато:
— Вылезай! Сам доделаю. А ты вот что. Бери иглу и зашивай палатку. Если уж хочешь ехать в Крым. Тут в трех местах дыры. Все дожди твои будут.
— Алешенька, голубчик, пусть Дина зашьет, ни дьявола я в этом деле не соображаю! — лежа под кузовом, жалобно взмолился Валерий, передвигая на траве длинные ноги. — Не мужское это дело, ей-богу!
— Вылезай, тоже мне историк! — приказал Алексей. — Мужское, женское! Надо уметь — будешь уметь! И без дискуссий.
— В чем дело! Это что, частнособственнические замашки или современное трудовое воспитание? Ты понял, Никитушка, какого брата подкинула мне судьба? — Валерий захохотал, однако послушно вылез из-под кузова и, расстегивая надетую для работы старую Алексееву куртку от пижамы, прислонился плечом к крылу машины, притворяясь обессиленным. — Чтобы рабочий мог восстановить свои силы, эксплуататор должен давать ему ровно столько, сколько нужно лишь для восстановления сил. Это по Марксу, Алешенька. Обед будет? Какой? И с чем?
— Только без тостов, — сказал Алексей с грустно-насмешливым выражением и спросил Никиту: — Ты окрошку любишь? Обыкновенную деревенскую окрошку?
— Мне все равно, — ответил Никита, подходя к разостланной на солнцепеке брезентовой палатке, которую минуту назад осматривал Алексей. — Если нужно, могу зашить, — предложил он. — Если найдется большая игла.
— Так даже, брат? — проговорил Алексей и не без удивления обратился к Валерию: — Ты слышал, пижон? Гомо сапиенс, царь природы… Можешь учиться у геологов.
Валерий дурашливо завел глаза, завалил голову назад, схватился двумя руками за грудь, изображая крайнюю степень сердечного приступа, как бы поразившего его вследствие несказанного восторга.
— О, что происходит! Валидол мне! Валокордин, нитроглицерин! Какого родственника мы приобрели, Алеша! Умеет латать палатки! Идеал домохозяек! Шедевральный парень! Никита, а как насчет глажки брюк? Чтобы найти складку на моих джинсах, не хватило бы и двух научно-исследовательских институтов! Погладим? А? Сможешь? А бельишко постирать?
— Могу и погладить, — сказал Никита, еще не определив для себя, серьезно или иронически следует отвечать. — Могу и постирать, если хочешь… И повода для твоих восторгов не вижу.
— A-а, понимаю, понимаю… — протянул Валерий. — Понимаю… Прошу прощения.
— Не за что.
— Все ясно! — произнес Алексей. — Сходи-ка, дорогой Валерий, в дом да принеси иглу и суровые нитки. Возьми на кухне. В ящике. И узнай там насчет обеда. Самое время.
Глава шестая
Обедали в маленькой комнате с низким потолком, в распахнутые окна тянуло из палисадника теплым травянистым воздухом.
Обед подавала Дина, сдержанная, медлительная, и Никита, помня ее детский щебечущий голосок, блестящие живые глаза на вечере у Грекова, несколько стесненно наблюдал за ней, украдкой разглядывая ее. Худенькая, в узких брючках, в прозрачной белой кофточке с воротничком, открывавшим слабые ключицы, Дина, знакомясь, рассеянно протянула хрупкую руку, и Никита совсем несильно пожал ее, но тонкие пальцы не шевельнулись в ответ, и она, едва взглянув, молча отвернулась.
За столом она тоже не была навязчиво-гостеприимной, никому ни разу не улыбнулась и сидела безразлично, темные прямые волосы спадали на плечи, на щеки, загораживали ее бледное лицо.
«Почему она молчит?» — думал Никита, вспоминая то смех ее, то растерянность, почти испуг вчера у Грековых, когда она встала и вышла за Алексеем.
Валерий говорил за обедом много, ел окрошку с аппетитом, изображая, как истово хлебали ее русские мужики, отдуваясь, крякал, подставляя под ложку кусок хлеба, и щедро хвалил кулинарные способности хозяйки, а Никита чувствовал неудобство от холодного равнодушия Дины и от того, что Алексей молчал, добродушно усмехаясь болтовне Валерия.