Зеленоватый полусумрак стоял в комнате, провинциально пахло сухим деревом в этом тихом, затерянном посреди огромной Москвы, одноэтажном старом домике, где жили Алексей и его жена; и было странно сознавать, что он, Никита, и они прежде не знали друг друга, не были нужны друг другу и, конечно, могли бы прожить так всю жизнь, никогда не встретившись. И Никита, незаметно вглядываясь в Дину и Алексея, старался ощутить в себе какие-то толчки родственных чувств, но испытывал лишь жгучее любопытство и удивление, — неужели это действительно были его родственники?
— Если бы уважаемое человечество уплетало окрошку, черный хлеб и квас, — звучал в ушах голос Валерия, — оно было бы здоровее. Абсолютно убежден… Подумать только: деликатес некоторых богатых американцев — жареные муравьи! В Китае — белые мясные черви и откормленные собаки. В Японии телят поят пивом и массажируют перед убоем — для вкусовых качеств мяса. А французы! Нет, кухня достигла такой утонченности, что человеческий желудок становится не источником жизни, а источником извращенного наслаждения. Человек стал хилым. И вот, пожалуйста, появляются болезни. Римская империя погибла от ужасающего обжорства. Подумать только! Суп из соловьиных языков, миноги, вскормленные человеческим мясом, жареные поросята подавались как сто сорок четвертое блюдо. Диночка, почему вы морщитесь?
— Ну и что дальше? — спросил Алексей.
— А грубая пища делает человека сильнее. Процесс еды должен приносить естественное удовольствие, а не смакование и наслаждение. В Древнем Риме был распространен рак желудка. Вы знаете это, друзья?
«Мать умерла от рака. Потому что не ела грубую пищу? Много лет ее кормили только деликатесами… Откормленные собаки и муравьи. Что за чушь!»
— Нам не угрожает это.
— Что именно, Алеша?
— Нам не угрожает эта опасность. Но твоя эрудиция безгранична, — сказал Алексей, и Никите почему-то стало легче, оттого что его брат не соглашается с тем, с чем не соглашался и он.
Алексей сидел напротив; в проеме окна, среди тополиной листвы, знойно испещренной солнечными бликами, грубо очерчивались его плечи и шея, а глаза были спокойно-насмешливы, он повторил:
— Нам пока не угрожает сладострастие желудка. Мы еще не развращены пресыщением. Мы физически здоровы. Нам угрожает другое — сладострастие слов. В том числе и тебе. Ты утонешь в потопе слов. В потопе, ясно? Кто возьмет тебя в ковчег?
— Алешенька, сам залезу, — успокоил Валерий, приглаживая выгоревший на солнце короткий ежик волос. — В ковчеге нужны будут аристократы духа. Это ведь соль земли. Куда без нее?
— Ты прав, брат. Интеллигенция всегда была и будет солью земли. Но если все красноречивые говоруны считают себя аристократами духа, то в ковчеге погибнут без соли. Вместо надежды и мысли — лишь игра слов… Сладострастие болтовни. Кто сядет за весла в ковчеге?
— Что ж, Алеша, не вся соль — дерьмо.
Валерий сказал это, извинительно улыбаясь Дине, но тут узкие брови ее брезгливо дрогнули, темные волосы мотнулись по щекам, и, не замечая его улыбки, она гневно сказала своим хрупким голоском:
— Перестань говорить гадости, Валерий! Перестань!
— Ди-иночка! Я материалист, — певуче сказал Валерий, пожимая плечами. — Виноват. Не собирался тебя шокировать.
Алексей словно бы с неохотой посмотрел на бледное лицо жены, проговорил:
— Ты, кажется, нездорова, Дина. Успокойся, пожалуйста. Поди приляг.
И Дина почти выбежала из комнаты, а Никите было больно видеть ее тоненькую, согнутую спину, ее белую блузку и модные синие брючки, обтянутые на слабых бедрах. Алексей закурил, пересел от стола в кресло, утомленно вытянул ноги, заметно расслабил все тело, квадратные плечи опущены, папироса дымилась в руке y самого пола, но от всей позы его веяло жесткой и прочной силой, вызывая сейчас смутную неприязнь к нему« Валерий, молчавший после ухода Дины, удрученно произнес: «А, черт!» — и, махнув рукой, вышел из комнаты вслед за ней.
За дверью было тихо, и тихо было в комнате.
Зной вливался в окна, жарко веяло со двора — пахло нагретым железом сараев, теплой травой; залетевший из палисадника сонный шмель тяжело гудел, бился о низкий потолок, потом в душную тишину комнаты проникли сдавленные звуки, словно кто-то стонал, давился в кухне, и Никита, замерев, внятно услышал из-за двери приглушенный голос Валерия:
— Диночка! Не надо, милая, там посторонний человек. Неудобно!